Среди множества юбилеев, пришедшихся на текущий год, без сомнения, особого внимания заслуживает один, выпавший на 14(26) декабря – 185-летие со дня декабристского мятежа. Со дня его подавления.
Какое-то время казалось, что Россия уже практически забыла об этом событии, оставив его лишь профессиональным историкам (исключения представляла разве лишь моя родная Чита, где антирусское псевдоученое сообщество до сих пор поддерживает карикатурный культ декабризма). Однако сегодня о декабристах вспоминают вновь. Ряд современных публицистов (среди самых выдающихся из которых можно назвать С. Сергеева и А. Самоварова), претендующих на роль идеологов русской национал-демократии, . Поскольку объективно нацдемы составляют сегодня одну из самых влиятельных партий в Русском национально-освободительном движении, нам, русским национал-монархистам, следует несколько более внимательно остановиться на сей новой идеологической концепции.
Логика апологетов заговора 1825 г., в первом приближении, подкупает своей простотой. Концепция С. Сергеева исходит из идеи «двух наций», сформировавшихся в России в XVIII столетии. С одной стороны – абсолютное большинство русского народа (в первую очередь, крестьян, в основном крепостных), которому достается минимум материально-экономических благ от всех имперских достижений и побед, и минимум прав. С другой – дворянство, имеющее монополию на власть и получающее по максимуму во всех отношениях – и в материально-финансовом, и в культурном. И меж теми и другими пропасть была огромна, причем во всех отношения. Фактически, в рамках одного государства существовало две нации, со своими (разными) задачами и разной культурой.
Следующий вывод, на первый взгляд, также разумен. Заговорщики хотели улучшить положение русских крестьян (прежде всего, освободить их от крепостничества). И им, действительно, были присущи определенные идеи, которые можно трактовать как националистические, многие из них негативно относились к присутствию инородцев среди русской элиты того времени, и т.д. Стало быть, восстание 1825 г. должно было быть восстанием национально-освободительным. Крестьянство получило бы свободу, а во главе государства стали бы национально-ориентированные русские аристократы. Пропасть между «двумя нациями», была бы преодолена, нация стала единой, демократически обустроенной etc. Да вот беда – ничего этого не случилось. Император Николай I картечными залпами разрушил счастье русского народа, которое было так близко, и вместо него утвердил собственную абсолютную власть. Боясь пробудившихся русских национальных сил, он опирался на инородцев (в основном немцев), дабы они служили ему лично, а не России. В общем, наступил мрак и туман антирусской реакции.
Концепция, выстроенная С. Сергеевым, и вправду, достаточно логична. И до известного предела я с ней, и вправду, согласен.
Русский народ в XVIII веке, действительно, был расколот на две непропорциональные части. Одна – дворянство, сосредоточила в своих руках монополию на власть, науку и культуру (фактически, вытеснив из этой сферы даже новообрядческую Греко-Российскую Церковь), и была ничтожна по своей численности. Другая – крестьянство, мещанство, купечество и духовенство (за исключением епископата, который обладал социальным статусом, близким к титулованным дворянам), была подавляющим большинством. Но большинством в значительной степени безправным, оттесненным от власти и большей части экономических ресурсов.
Начало формированию этого порядка положили преступные антицерковные патриарха Никона и Царя Алексея Михайловича, разрушившие единство Русской Церкви. Следующим шагом стали погромные действия Петра I, переделывавшего русское государство по стандартам западноевропейского абсолютизма (что было, по сути своей, восстановлением идеологии языческой эллинистической монархии с императором-«богом» во главе).
Однако, стремясь вырваться из под относительного ограничения монаршей власти Земским и Освященным Соборами, и Алексей Михайлович, и его преемники, чаявшие, очевидно, абсолютной власти a-la Людовик XIV, приготовили для русской Монархии волчью яму.
Соборная система организации русского общества и государства XVI-XVII вв. была ориентирована на то, чтобы поддерживать баланс между различными социальными группами, каждая из которых в своей сфере должна была работать на пользу государства и народа. Соответственно, Царь выступал в роли верховного арбитра (наделенного соответствующими полномочиями – и весьма значительными), который должен был поддерживать некий общий баланс интересов. Поскольку последнее слово оставалось за Царем, то его влияние и власть были очень велики. Институтом, который позволял этой системе, так или иначе, функционировать, был Земский Собор. Именно он обезпечивал «обратную связь», давал Монарху возможность непосредственно сноситься с теми или иными сословиями. В этом был залог его реальной власти.
Начавшийся с «никоновых новин» процесс перестройки Руси-России в абсолютную монархию западноевропейского типа избавлял русских Царей от влияния (и, в некоторых случаях, давления) со стороны Православной Церкви и Земского Собора. Но при этом все финансово-экономические ресурсы, а за ними и реальная власть переходили в руки дворянства. (Именно за это оно и нарекло Петра I «великим» и «отцом отечества».) В результате, дворянская аристократия получила все шансы для установления собственной диктатуры. И не замедлила ими воспользоваться, управляя после смерти Петра I сначала от имени его жены – Екатерины I (неграмотной простолюдинки), потом – от имени Петра II (который мог бы, вероятно, стать выдающимся русским Монархом, да как-то уж очень «вовремя» умер). При воцарении Анны Иоанновны, наконец, было решено закрепить диктатуру дворянской аристократии официально, посредством знаменитых «Кондиций», которые должны были положить конец русскому Самодержавию. Сделать это тогда, в 1730 г., не удалось – «Кондиции» были демонстративно порваны, а прежние монаршие права сохранены благодаря поддержке мелкого дворянства, страшившегося деспотии «верховников». Однако идея аристократической республики (а по сути – диктатуры) не была забыта, и после кончины Анны Иоанновны она вновь начинает реализовываться, хотя и в менее официальных формах. Дворянство захватывает все новые и новые рубежи (и венцом этого триумфального шествия стала «Жалованная грамота дворянству», избавившая его от обязанностей, но наделившая всеми возможными и невозможными правами). И наказание для Самодержцев, отказывавшихся покорно следовать воле этого коллективного тирана, было одно – смерть.
Не сомневаюсь, что многие читатели, считающие себя монархистами, если и дочитают до этого места, то, несомненно, не иначе, как испытывая ко мне сильную антипатию. Мол, как же я могу так критично и негативно отзываться и о «Тишайшем», и о Петре I? Но таким господам я могу лишь сказать: ну-ка, посчитайте, сколько Монархов было убито за сотню лет исключительно дворянскими руками? Император Иоанн VI (доведенный жутким одиночным заключением до помешательства и, в конце концов, заколотый), Император Петра III («дурак», «друживший» с Пруссией; но почему-то его веселая вдова, продолжившая ту же политику, была названа «мудрой» и «великой»), Император Павел I («тиран», первым начавший ограничивать крепостничество в России)… И кто был призван заменить их? Дочь лифляндской «портомойи» Елизавета, немка Екатерина II, похитившая трон сначала у мужа, а потому и у родного сына. Власть женщин, которых, по замечанию классика русского монархизма, гвардейские офицеры несли и на трон, и в постель. И, как совершенно верно писал И.Л. Солоневич, в этот период Самодержавие «обозначало монархическую вывеску над диктатурой дворянства».
С. Сергеев во многом прав в том, в этот период времени дворяне превращаются, действительно, в некий особый народ, живущий, относительно всех остальных русских, в неком параллельном мире. Это наглядно проявлялось в быту, культуре, языке и, наконец, и в религиозной сфере. Если значительная часть русского простонародья тяготела к Старообрядчеству, то в дворянской среде в конце XVIII веке все чаще стали случаться тайные переходы в латинство. И, как отмечали впоследствии иерархи Греко-Российской Церкви (см. у Аксакова, Соловьева и др.), если бы была дана свобода совести, то «половина православных крестьян отпадет в раскол… а половина высшего общества перейдет в католичество». Так что тезис о «двух нациях», действительно, не лишен некоторых оснований.
Сложившийся социально-политический (и даже духовный) статус-кво был ненормален. Но вот тут-то и встает перед нами вопрос о том, каков должен был быть из него выход?
С точки зрения С. Сергеева, выход был в революции, которую должны были совершить декабристы. Однако в этом приходится усомниться по ряду причин. Да, этнический национализм декабристов, если судить по бумагам, очевиден (говорим пока об этом, не касаясь планов цареубийства и т.п.). А что на деле? Ведь одно – планы, а совсем другое – их реализация. И предреволюционная программа Ленина, и мандат Временного правительства не предусматривали и близко того, что они начали творить, когда пришли к власти. Причина этого проста – жизнь вносит свои коррективы, не считаясь с теорией. А реальность же заключалась в том, что причины тех бед, которые обрушились в XVIII столетии на русский народ, на крестьянство преимущественно, состояли отнюдь не во всесилии русских Монархов. Не во всесилии, а в безсилии и уязвимости русских Царей заключался корень проблемы. Русский Император не был заинтересован в том, чтобы крестьянин семь дней в неделю работал на барщине, равно как не было ему никакой нужды во все новых и новых дворянских льготах и привилегиях. Это было необходимо исключительно и только сообществу дворян, которые, вследствие погромных реформ XVII-XVIII вв., из служилого сословия превратились в диктаторскую корпорацию. Объективно, существовало две силы, способные тогда конкурировать между собой: дворянская аристократия, имевшая все права плюс право на цареубийство, и русский Монарх, за спиной которого была молчаливая поддержка всей остальной массы русских людей. Для разрешения проблемы было необходимо сломать хребет дворянской диктатуре. Дракон, пленивший нацию в XVIII столетии, должен был быть убит.
С точки зрения С. Сергеева (в подтверждение которой он обыкновенно ссылается на декабристские планы – мол, посмотрите, как замечательно у них прописано то, и как великолепно это), дракона убивать было не надо, ибо он сам готовился совершить самоубийство. В лице заговорщиков-декабристов.
И мы даже не будем с этим спорить. Нет оснований полагать, что мятежники не собирались реализовывать задуманные ими преобразования. Но в эти планы, неизбежно, внесла бы коррективы реальность. А реальность такова: декабристский заговор – заговор дворянский. И поддержку в тот момент он мог получить только от дворянства же. Для аристократии была близка и понятна идея ограничения царской власти (собственно, весь XVIII в. она ее и осуществляла) и даже свержения ее. Но терять собственные господствующие позиции в обществе аристократия ни в коей мере не хотела. И новое декабристское правительство, которое бы пришло к власти, было бы обязано с этим считаться. А если б оно об этом забыло, то его бы легко заменили на более «адекватное». Изначально нелегитимное, оно было бы устранено сравнительно легко. При этом весьма вероятно, что на бумаге появилась бы и свобода для крестьян, и равные права, и прочие конституции и с декларациями. А на деле? На деле все это было бы сознательно превращено в фикцию. Механика тут простая, и она как раз в XIX в. и работала в новорожденных республиках Латинской Америки. Элиты (возглавляемые военизированными хунтами) боролись за свободу для себя и только для себя. Испанская корона отвергалась, но созданная при испанцах система латифундий никуда не ушла; конституции и «основные права», конечно, были, но вспоминали о них нечасто.
Именно такой «боливарианский» вариант ждал Россию в случае торжества декабризма. Революция, утвердившая бы дворянскую диктатуру, устроила бы немногих. Либералы-идеалисты начали бы мечтать о новой революции, консерваторы – о Реставрации. И далее: череда революций и переворотов, пожизненных президентов и разного рода «хунт», и т.д. и т.п. Чем закончился бы этот процесс, объективно, можно только гадать. Но то, что Россия вылетела бы из числа мировых держав – в этом сомневаться не приходится.
Единственной альтернативой этому был перелом хребта дворянской диктатуре, совершенный Русский Царем. Что, собственно, и произошло.
Четырнадцатого декабря 1825 г. картечные залпы возвестили о том, что эпоха пленения Русского Самодержавия аристократией закончилась. Императорская корона перестала быть игрушкой в руках «высшего общества», а наследование престола с тех пор осуществлялось в соответствии с законом Павла I. Разделение, воздвигнутое между Царем и народом, медленно стало исчезать.
Цена, заплаченная за избавление от дворянского пленения, была весьма высока. Император Николай I вынужден был действовать подчас ощупью, инстинктивно. И некоторые его ошибки (например, жестокие гонения на староверов) имели трагические последствия. Кроме того, платой за избавление от диктата русского дворянства стала вынужденная опора на инородцев – главным образом, немцев, служивших лично Императору и потому объективно укреплявших его власть.
Цена была высока, но она была заплачена не напрасно. Усиления Монархии сделало возможным не только освобождение крестьян, но и национальный русский ренессанс второй половины XIX в., когда на престол взошел Царь-националист Александр III. В конечном итоге, пушки на сенатской площади тогда, в декабре 1825 г., стреляли ради этого.