Позволю себе на правах идеологического «младшего брата» прокомментировать , обнародованный Никитой Михалковым. Как консерватор, хотя, возможно, и не столь просвещенный, как Никита Сергеевич, я не могу не радоваться тому, что консервативная идея в нашей политике была озвучена необычайно конкретно, бескомпромиссно и пространно. Конечно, это не первая такая попытка. «Единая Россия» у нас консервативная партия, придерживающаяся идеологии консервативной модернизации, хотя, понятно, что положение «партии власти» вынуждает её к значительной идеологической обтекаемости.Несколько лет назад выходили громкие и достаточно интеллектуально влиятельные консервативные манифесты — — имевшая, впрочем, своим недостатком анонимность, и , имевшая своим недостатком то, что писали её люди молодые и недостаточно «статусные» с точки зрения элиты (хотя поддержка самим будущим патриархом Кириллом придала этому документу некоторую весомость). Можно здесь вспомнить, к слову, и манифест младоконсерватизма — доклад . От всех этих позиций и документов работу Михалкова отличает одно качество, которое, в зависимости от угла зрения, может считаться либо достоинством, либо недостатком. А именно — тотальный консерватизм в выборе своих интеллектуальных источников. Никита Сергеевич, кажется, просто не замечает, что русская консервативная мысль — самое быстроразвивающееся направление современной русской политической мысли. Все наработки последних двадцати лет им игнорируются. В результате текст Михалкова производит впечатление той неповторимой свежести, которой веет от ответа на экзамене студента-философа, отважно и от своего имени излагающего Спинозу и Гегеля, но при этом еще не слышавшего ни о Хайдеггере, ни о Витгенштейне. Источники Михалкова ясны, да он их, собственно, и не скрывает — это, прежде всего, П.Б. Струве (бывший легальный марксист и основатель РСДРП, перековавшийся под влиянием столкновения с революцией в консервативного националиста). Затем, — К.П. Победоносцев (главный охранитель и обер-прокурор Синода в эпоху Александра III), И.А. Ильин (высланный из России философ-гегельянец, правовед и националист, пользующийся большим уважением у В.В. Путина). Странным образом в этих источниках числится и Н.А. Бердяев, всегда бывший либералом, обновленцем и оппозиционером ко всему традиционному, однако по причудам реэкспорта эмигрантской литературы на нашу советскую родину считавшийся нашей интеллигенцией патриотом и мыслителем русской идеи. Ну и, разумеется, П.А. Столыпин, вокруг фигуры которого между Михалковым и лидером «Яблока» Митрохиным уже разгорелась яростная борьба. И вот по этим авторитетам, почти как по прописям, Михалков излагает свою идеологию, смело прилагая их категории и оценки к современной ситуации. Примерно в том же ключе развивалась наша консервативная мысль в конце 90-х начале 2000-ных. Автор этих строк с ностальгией вспоминает собственные статьи, построенные на выписках из Победоносцева или на полемике с Ильиным. Однако, должен разочаровать, — с тех пор положение, как я уже сказал, несколько изменилось — гораздо более широк круг тех русских авторов-консерваторов, чьи идеи вовлекаются в построение современного консервативного дискурса — Николай Данилевский и Федор Достоевский, Лев Тихомиров и Иван Солоневич, Михаил Меньшиков и Сергей Шарапов, Алексей Хомяков и Михаил Катков, Михаил Щербатов и Михаил Коялович, архимандрит Константин (Зайцев) и Игорь Концевич. И это не говоря уже о том, что сформировалась целая плеяда современных консервативных и националистических мыслителей, чьи труды, на мой взгляд, просто обязательны к изучению для каждого, кто хотел бы всерьез высказываться по вопросам консервативной идеологии — Андрей Фурсов и Сергей Кара-Мурза, Михаил Ремизов и Михаил Смолин, Виталий Аверьянов и Аркадий Малер, не говоря уж о таких фигурах, которые можно критиковать, но бессмысленно пытаться объехать, — например, об Александре Дугине. Впрочем, ориентация на узкий круг собственных авторитетов была бы для консерватора Никиты Михалкова вполне простительна, если бы не два «но». Одно из которых — формального, а другое — содержательного характера. Первое, формальное «но» состоит в следующем — как раз в эти дни в прессе будируется достаточно нелепая история о том, как организация, возглавляемая Н.С. Михалковым, собирается получать отчисления с каждого аудио- и видеоносителя. У многих производителей и потребителей аудиовидеопродукции это вызывает недовольство и опасения, которые Никита Сергеевич сурово игнорирует. Но параллель напрашивается сама собой. На поле, которое худо-бедно без малого два десятилетия возделывали десятки людей и которые вложили в него свой труд, свою кровь, пот и слезы, приходит vip-персона михалковского масштаба и заявляет «консервативный манифест». А манифест этот составлен на явно недостаточной источниковой базе и с полным игнорированием современных консерваторов, зато содержит вполне ясную претензию на кадровый контроль: «мы считаем нашей главной задачей качественный отбор людей». Возникает опасение, что с завтрашнего дня каждый, кто занимается разработкой консервативных идей в России, вынужден будет в той или иной форме выплачивать Никите Сергеевичу его процент, в противном случае в ходе отбора будет опасность попасть в разряд некачественных людей. Искренне надеюсь на то, что Михалкову не составит труда развеять эти опасения, которые отнюдь не являются только моими личнымиопасениями. Второе, содержательное сомнение в михалковских авторитетах связано с их поколенческим и средовым родством. В большинстве своем это деятели рубежа XIX и XX веков, которые пытались скрестить русский консерватизм, русский патриотизм, русский традционализм с дальнейшим пребыванием России в составе мировой капиталистической системы. Идеи Столыпина, и Струве, и Победоносцева, и Ильина, и Бердяева — всё это идеи русского национал-капитализма, причем совершенно бескомпромиссного, отказывавшегося видеть всякую правду в том животном, порой нечеловеческом отторжении, который вызывал пореформенный российский капитализм у большинства населения страны — от русского крестьянина, до русского царя. Это были люди, так никогда и не осознавшие, почему православный русский народ вдруг отверг Великую Россию и с большей или меньшей легкостью подчинился тем, кто ненавидел все православное, все русское, все традиционное. Почему этот народ предпочел поддержке белой Великой России такой извращенный путь, как заставить новых красных правителей создать новую великодержавную систему с остаточными элементами русской традиции и вынудил у них даже определенную терпимость к православию. Все эти парадоксы в поведении русского православного народа, которые и в самом деле извне могут показаться несколько шизофреничными, сторонники того типа консерватизма, который проповедует Михалков, предпочли не замечать, либо объяснять чисто конспирологическими причинами — заговором против России, «греховным помутнением народной души» и т.д. Между тем, ничего загадочного в этом не было. Русская трагедия ХХ века была следствием нараставшей несовместимости русской цивилизации с мировой капиталистической системой, как формой экономического, культурного и политического господства западной цивилизации над остальным миром. В ХVI-XVIII веках, встретившись с вызовом Запада, с экспансией западной мировой торговли, , взявшего на себя функцию единственнного сильного посредника между Россией и Европой (читай — капиталом). Однако с концентрацией в руках Запада все большего и большего количества мировых экономических и силовых ресурсов, чтобы не выпасть из этого посреднического положения русской власти приходилось проводить все более основательные реформы — культурные реформы Петра, политические реформы Александра I, социальные реформы Александра II — и русская цивилизация, и русское самодержавие, как политическая концентрация этой цивилизации все больше самоуничтожались во имя выгод того компрадорского слоя, который был вплетен в капиталистический мир-экономику. Первая мировая война, в которой Россия оказалась союзником наиболее «прогрессивных» европейских режимов и стоявших за ними США, была роковым рубежом — при своем «нормальном» течении эта война должна была привести к краху всех «традиционных монархий» Европы — и побежденной Германской, и победившей Российскй. Капиталистическая Европа должна была получить политическую, культурную и экономическую гомогенность, а Россия была обречена войти в её состав в качестве одной из (точнее нескольких, поскольку доминирование на нашем пространстве капиталистической системы исключает существование единой России) не самых первостепенных частей. Из Великой России должна была уйти та самая особенность, отличность от Европы, которая только и делала её великой, даже в рамках европейской цивилизации. Невероятный государственный инстинкт русского народа позволил России пойти на риск революции, чудовищного самоистязания, саморазрушения, самоограничения, лишь бы избежать этой политической банализации, лишь бы избежать стирания цивилизационного своеобразия России. Большевизм был тем ядом, который вколол себе русский народ, чтобы выжить и стать сильнее на переломе эпох. И русский ответ на вызов капитализма оказался наиболее успешным из всех ответов мировых цивилизаций на вызов Запада. Именно созданная в России антикапиталистическая система заставила считаться с её голосом в мировых делах, заставила сам Запад искать все более и более гибкие формы своего господства и тем самым, кстати, дала шанс остальному миру вырваться из колониальной зависимости, а некоторым цивилизациям, как Китаю, следование по русскому пути и вовсе принесло небывалые достижения. Всего этого не понимали из русских консервативных мыслителей именно духовные учителя Михалкова. Именно они в наибольшей степени отстаивали консервативную ностальгию по пограничной эпохе рубежей XIX и XX веков, когда Россия (точнее, её правящий класс) пребывали, вроде бы, в просвещенной Европе с её заводами, газетами и пароходами и, в то же время, русские люди (правда, прежде всего, простые — большинство просвещенных как раз все это ненавидели и разрушали) имели законное право любить батюшку царя, почитать батюшку Серафима и получать ложкой в лоб от батюшки родного. Консерваторы типа Струве осознали нравственную вину просвещенного сословия за разрушение традиционных устоев и выступили с ярким обличением этой вины. Но они так никогда и не осознали ни социально-экономических и цивилизационных причин той ненависти к русской традиции, которую испытывали «русские европейцы», ни причин той ненависти, которую испытывал русский народ к этому «европеизму», и которая заставила этот народ пожертвовать на время и батюшкой царем, и батюшкой Серафимом, и родным батюшкой для того, чтобы изготовить танки, ракеты, заводы и спутники, которые позволили бы не считаться с «европейцами» никогда и ни в чем. Для людей, повернувшихся «от марксизма к идеализму» было совершенно непонятно, почему русский народ решился пожертвовать «надстройкой» ради создания своеобразного экономического «базиса». Сегодняшним властителям России, чье мировоззрение довольно точно (я уже имел случай об этом в связи с «Предстоянием») выражает Михалков, та жертва тоже не очевидна. И их можно понять, ведь они рулят на развалинах той самой антикапиталистической системы, они столкнулись с тем, что экономический и социальный фундамент независимости нашей страны от мировых капиталистических институтов практически разрушен, и все, что можно себе позволить, это распродавать тому же западу его остатки и платить кудринскую дань с нефтяных доходов. Даже если они бы хотели, они не видят никакой альтернативы теперь уже не европейскому, а глобальному капитализму. А значит, идеология «вписанности в Европу» с сохранением определенного надстроечного своеобразия должна представляться им вполне разумной. Как и идея обустройства России на нравственных принципах, консервативных началах и т.д. и т.п., порождающих, однако, повышенную экономическую эффективность. И здесь обращение к условному Струве и Столыпину, а главное — к реальным «заказчикам» их идеологии — с их самодержцем для нефтяных баронов, с их православием для замаливания греха растраты госбюджета, и с их народностью для принесения себя в жертву в колониальных войнах, — вполне естественно. И тут мы встречаемся с настоящим живым противоречием русской жизни и русской мысли. Её основным противоречием, которое трагично для всякого, кто считает идею русского самодержавия живой идеей, русское православие — единственной спасительной истиной этого мира, а русскую народность — прекраснейшим цветком в соцветии великих мировых культур. Противоречие это в том, что если эти высокие и великие ценности будут настроены на то, чтобы подчинить русский народ, русскую государственность, русскую культуру интересам мирового финансово-олигахического спрута, будут нацелены на выжимание из русских трехсотпроцентной прибыли для транснациональных корпораций, если русские ценности будут направлены на обоснование и оправдание русской и мировой несправедливости, то, скорее всего, русский народ с болью, но без колебаний променяет эти ценности на любые другие, которые его от этой несправедливости освободят. И единственным достойным выбором для русского консерватора в этой ситуации будет не проклясть «недостаточно духовный» русский народ, но и не пойти на предательство ценностей, а просто сгореть на мученическом костре за свои ценности, от рук отрекшегося от них народа, но не проклиная, а благословляя его и моля Бога дать нам лучший выбор, чем этот. И вот здесь мы возвращаемся к той практической политической проблеме, которую представляет собой михалковский манифест. Последние два десятилетия русская консервативная мысль работала именно над тем, чтобы выйти из этого трагического противоречия. Ею, опираясь и на русскую, и на мировую интеллектуальную базу был осознан принципиальный конфликт интересов между существованием русской цивилизации, русской мир-империи, и западной цивилизации, западной мир-экономики. Был осознан тот факт, что русские традиционные ценности нормально работают, только если функционируют в русской мир-империи, в ситуации же, когда они de facto стоят на страже западных экономических интересов, происходит стремительное отчуждение от этих ценностей самого же русского народа. Были проанализированы те ошибки, которые были сделаны в советский период и которые привели к краху советского антикапиталистического проекта, в частности тот факт, что «антитрадиционная» советская надстройка сочеталась со все более капитализирующимся «базисом» советской экономики. Текущий этап существования России был осознан именно как запоздалая и отсроченная сперва Иваном Грозным, потом Петром I, а потом Сталиным западная колонизация с попыткой тотального разрушения всех элементов русской традиции. Наконец, главная задача русской цивилизации на сегодняшней день была осознана именно как постепенное отвязывание нашей ладьи от их лайнера, все более напоминающего «Титаник». Любые традиционалистические эксперименты в области морали, культуры и управления, любые модернизационные и инновационные эксперименты в области экономики, науки и техники, любая внешняя политика и любые союзы или войны должны быть подчинены одной единственной цели — цели выведения России из контекста капиталистической мир-экономики, освобождению России не только от либерального террора (тут никаких разногласий с Михалковым у нас нет), но и от механизмов, порождающих этот либеральный террор с естественной исторической неизбежностью. И здесь благодушное желание Михалкова, ссылающегося на таких же благодушных, но, в результате, потерпевших сокрушительное поражение людей, залакировать стоящие по всему миру кровонасосные станции, сделать наше положение в объятьях вампира более приемлемым и сопряженным со сладкими грезами о прекрасной монархии, неприемлемо прежде всего именно для настоящих консерваторов, настоящих монархистов и настоящих православных фундаменталистов. Если бы не это принципиальнейшее расхождение, я бы не стал тратить время и силы на этот полемический текст. Но опасения мои, боюсь, не напрасны. Назвав русским консерватизмом одну лишь либерально-консервативную идеологию П.Б. Струве и его единомышленников и приложив свои колоссальные лоббистские возможности (в которых не сомневается в нашей стране никто) для её продвижения, Н.С. Михалков рискует похоронить под этой идеологией все плоды и достижения русского консервативного движения последних двух десятилетий, все те оригинальные и яркие идеи, которые давно превзошли охранительство Победоносцева и «октябристский» консерватизм Струве. Позволю себе указать только на некоторые из этих идей, чтобы сразу было понятно и сходство и различие между «школьным» консерватизмом Михалкова и живым, современным, динамичным консерватизмом русских интеллектуалов. — Православие рассматривается нами не просто как свод нравственных ценностей, и правил, обращенных к индивиду наподобие «кодекса поведения», а как живая и чудодейственная реальность жизни в Церкви и во Христе. История православной России — это «Чудо Русской истории» (по выражению архимандрита Константина (Зайцева) — кстати, ученика Струве, смотревшего гораздо глубже своего учителя). Творцом этого чуда является Господь Вседержитель, непосредственно — через теофании, и опосредованно, , творящий русскую историю. Русское государство учреждено Богом, и переучреждено или отменено человеком быть не может. — Геополитическое пространство России нами рассматривается не как Европа, не как Азия и не как «Евразия», если подразумевать под этим некое промежуточное «соединительное» пространство с преобладанием степного начала. для нас — этоСевер, одно из четырех великих пространств человеческих цивилизаций, имеющее черты. резко отличающие его и от Востока, и от Запада, и от Юга. Это пространство, сформировавшееся еще в эпоху господства в этой зоне кочевников-индоевропейцев, было освоено русским государством и русским народом, сделавших его домом своей совершенно своеобразной цивилизации. — Экономической особенностью этой русской цивилизации было её развитие в условиях явной, обеспечивавших её рост. В отличие от других развитых цивилизаций, безоговорочно базировавшихся на развитом земледелии, русская цивилизация была должна базироваться на экстремальном земледелии в сочетании с интенсивным развитием промыслов, — речных и морских, лесных, горных и т.д. Однако даже это интенсивное промысловое хозяйство обеспечивало русским весьма недостаточный прибавочный продукт, для контроля за распределением которого требовалась исключительно жесткая мобилизационная конструкция государства, которое, при этом, должно было контролировать немногочисленное и весьма мобильное в пределах огромной территории население. — Русское самодержавие, то есть , было именно тем своеобразным типом государственности, который позволял цивилизации выжить в условиях недостаточности ресурсов для развития цивилизации. Особенностью русского самодержавия был не просто монархический, и волевой характер этой власти, а принадлежность государственному институту той властной харизмы, которая характерна обычно исключительно для сильных личностей, основателей государств и народных вождей. Не деперсонифицированная власть восточных правителей, и не персональная (или, напротив, институциональная) власть правителей запада, а священная харизма не абстрактно «божественной», а конкретно — Божией власти, перенесенная на конкретную личность самодержца и не зависимая от его «выдающихся» или напротив, «посредственных» качеств. Именно эта уникальная конструкция русского самодержавия позволила создать государственность, в которой воины, чиновники, крестьяне, священники, солдаты и купцы были готовы к невероятным лишениям ради государства и государя. — Однако эта уникальная харизматическая структура русской государственности категорически исключает её монетизацию и превращение в ресурс экономической эксплуатации и сверхэксплуатации. Русский путь несовместим с совершенствованием механизмов эксплуатации человека человеком. Несовместим как раз потому, что в результате этой эксплуатации не удается создать достаточно прибавочного продукта для перераспределения его в пользу элиты — получается лишь отъем в пользу высших классов части необходимого продукта, а говоря попросту — людоедство. Ответом на людоедство холопского ли, крепостного ли или капиталистического образца являются два фундаментальных русских механизма сопротивления эксплуатации —бегство или лень. То есть уход из-под власти эксплуататора или же снижение трудовой активности, иногда доходящее до грани самоубийства. — Именно по этой причине для России убийственно встраивание в международную капиталистическую систему, систему рациональной экономической эксплуатации в интересах международной финансовой олигархии. Ресурсы, которые могут быть без проблем получены русской самодержавной властью в целях общезначимого государственного строительства, не могут быть получены никем другим в интересах их конвертации в «твердую валюту». Любая попытка их получения таким образом и в таких целях будет осознаваться народом как грабеж, а любое обоснование этого грабежа высшими интересами — как ложь. Перестройка русского народа на капиталистические рельсы может достигаться только за счет чудовищного уровня насилия на которое тот будет отвечать активным и пассивным сопротивлением, включая экстремальную (хуже любого бунта) его форму — отказ от жизни. — Именно в этом (и только в этом) смысле нельзя не согласиться с г. Юргенсом, считающим русский народ «немодернизруемым». Русский народ не захочет и не будет модернизироваться в целях повышения эффективности его сверхэксплуатации. Напротив, в любых других направлениях — в целях создания вооруженных сил, в целях создания систем социальной защиты и страхования от эксплуатации и грабежа, в целях взаимопомощи, в целях создания уникальной духовной и культурной среды, выражающей смысл жизни для русского народа, способность русского народа к уникальному по своему характеру творчеству не знает границ. Выдающиеся организационные и технологические достижения русского народа — от создания лучшей в Европе и мире армии, освоения сиирских и полярных областей, космических полетов, показывают, что вопрос модернизационной мобилизации русского народа лежит не в области «психологии», а в области целеполагания. — Более того, выдающимся достижением современной русской консервативной мысли является , что только человек традиции с его способностью к антиинстинктивному и антиэгоистическому поведению является уникальным ресурсом модернизации. Что научное, техническое и организационное развитие взможно только на основе антиэгоистических моделей поведения. И напротив, эгоистические мотивации ведут к торможению подлинного развития или замене его пседоразвитием, культом массового потребления при все больше истощающихся природных ресурсах и культом взаимного «кидания» по принципу «умри ты сегодня, а я завтра». — Невозможно вывести наше сегодняшнее русское общество из состояния , то есть массового саботажа порядка, ценностей и социальных норм, просто сказав ему: «А ну, ведите себя хорошо» и погрозив пальцем. Если мы действительно хотим выжить и вернуться в былую славу, нам необходим решительный отказ от главного соблазна и главного греха сегодняшнего нашего и не только нашего общества — соблазна улучшить свое материальное благосостояние за счет (и в ущерб) другого человека. Для обществ, основанных на более , непрерывная взаимная кража, быть может, и является нормальной социальной идеей, если взаимное воровство достаточно хорошо идеологически прикрыто и создает видимость взаимной выгоды. Ресурсно бедным обществом, каковым является Россия, любая кража под любым идеологическим прикрытием слишком быстро опознается как разбой, как абсолютное насилие над законом Божьим и человеческим. Так что выбор у нас простой — либо общество взаимного разбоя, а сосуществование с западным капитализмом будет вести к этому всенепременно. Либо общество взаимной помощи, которое потребует решительной экономической, социальной и психологической отделеннности от коррумпирующего влияния мировой капиталистической системы. Такое разделение может произвести только сильная и подлинно самодержавная русская власть, которая в своих ценностях и целях ориентирована на высший русский идеал, на идеал русского чуда, на идеал ведущий русских к небу. На цели, установленные такой просвещенный единственным истинным светом — светом Христовым, властью, если она сама их искренне разделяет, русский народ не пожалеет ни живота, ни имущества. На любые другие цели, на любую мелкую корысть — ответит своей воинствующей ленью. И в этой своей лени на то, чтобы таскать для других каштаны из огня, и нелюбопытстве к тому, каким именно способом его хотят обдурить, он будет вполне консервативен.