о том, отчего потеря Северного Кавказа (во всяком случае – некоторых частей его) следом за Средней Азией представляется неизбежной, я вынуждена назвать кое-какие вещи своими именами. Кого-то это, быть может, и шокирует. Что поделаешь.
Причина, по которой мы (следом за другими европейскими державами) вынуждены сбрасывать грузы с корабля, по сути – одна: утрата европейцами психологического облика, позволявшего прежде осознавать «бремя белого человека».
Оговорюсь: я не считаю колониализм лучезарно справедливым институтом. Однако справедливости в этой жизни вообще довольно мало, а любая попытка полную справедливость установить возвращается несправедливостью стократной. О колониализме можно сказать лишь одно: при всех своих издержках он работал. То же, что его разрушило, с каждым днем все явственнее демонстрирует свою плачевную неработоспособность.
Теперь уже стало общим местом, что «освобожденные» народы органически не способны к европейскому типу государственности, между тем, как из доколониального (проще говоря – первобытного) состояния они безнадежно выведены. Константин Циолковский метко назвал эти народы «внеисторическими». Внеисторический народ не засунешь в рамки, естественные для народа исторического. А между тем в руках детей остались спички: огнестрельное оружие, двигатель внутреннего сгорания, современные способы коммуникации. Сочетание современных технологий с отсутствием правовой культуры и превращает ту же Черную Африку в клокочущий хаос, который не может, не способен структурироваться во что либо жизнеспособное, пусть жизнеспособность эта будет самого даже примитивного свойства.
Какой выход может найти для себя Черная Африка? Только один, да и тот – весьма сомнительный. Побежать вдогонку за бросившим ее колонизатором, попроситься (точнее – «втребоваться») в его дом. Если процесс этот не будет остановлен разумом – он продлится до тех пор, покуда Европа не ввергнется во внеисторическое состояние сама.
Когда под наплывом пришельцев рухнет ее социальная система (а она уже трещит по швам), рухнет экономика, повредится право – вот тогда станет действительно все равно, где жить – в Черной Африке или в Европе. Точнее – станет все равно, где умирать, потому, что деструкция воцарится повсеместно.
Впрочем, все это еще в семидесятых годах прошлого века устрашающе живописал Жан Распай в .
Способность к цивилизационной миссии неотделима от осознания собственной избранности, от готовности взять на себя ответственность. Во второй половине ХХ века британцы уже не сумели бы искоренить сати, пресечь деятельность тугов-душителей. Они бы робко рассуждали о местном колорите и культурных особенностях.
Да уж, Великобритания больше всех некогда преуспела в качестве колониальной державы, но и пала по утрате «избранности» всех ниже.
Конечно, необходимо вспомнить здесь о характерных особенностях русского империализма. Он, безусловно, основывался на принципах много более человечных, нежели британские. Элиты присоединенных народов интегрировались в российскую элиту. Наблюдалась куда большая мягкость в отношении сохранения особенностей быта и нравов (в случаях, когда эти быт и нравы не переходили определенных границ). Да, Россия скорее не обогащалась на присоединенных народах, а вкладывалась в них. Но, тем не менее, Россия безусловно оставляла за собой право регулировать жизнь диких наций. (Иногда и не только диких).
Не будем останавливаться особо на советском периоде, когда установление власти над коренным населением было достигнуто опорой большевиков на меньшинства. Разумное царское вкладывание денег в национальные окраины оборотилось в этот период в прямое паразитирование этих окраин. За счет такого механизма СССР и удерживался, но пользы для русских в такой форме существовании СССР было не много.
Так или иначе – а по обе стороны железного занавеса одновременно осуществился отказ от «бремени белого человека». С нас это бремя снял большевизм, с западноевропейцев – либерализм. Хрен редьки не слаще.
И все мы сами себе пытались привить (не без успеха) чувство вины за то, что могло являться только лишь основанием самоуважения.
А присутствие во внеисторических странах без «бремени белых» на плечах – хуже, чем присутствие в бою без доспеха.
Чувство цивилизационной миссии, ощущение своей правоты – это больше чем доспех, это – оружие.
Алжир был утрачен не потому, что де Голль такой нехороший, а потому, что западный европеец самым фантастическим образом переменился. И с эдакой-то переменой – какой прок в Алжире? Аналогичным образом – лучше нам пока без Узбекистана и Таджикистана. И не надо смешивать: то, что «они все равно здесь» — не неизбежное следствие отделения этих земель, но всего лишь результат преступной деятельности тех, кому выгодно наживаться на труде штрейкбрехеров.
Современный европеец не способен к цивилизационной миссии. Это – данность. Единственное, что он может и должен сделать – унести ноги и поплотнее прикрыть за собой дверь.
Прикрывание двери – необходимость повсеместная, в Западной Европе ее начинают осознавать, судя по недавним заявлениям Саркози и Кэмерона. Мы нисколько не оригинальны.
Подумать о том, что начнется по ту сторону прикрытой двери, конечно, довольно страшно. Но думать надо совершенно о другом. О собственном жизнеустройстве. (Я подразумеваю здесь как русское жизнеустройство, так и жизнеустройство других наций, пребывающих в естественном сосуществовании с русскими).
И при непременном условии, что дверь будет прикрыта грамотно и плотно, нам (равно как и прочим европейским народам) надлежит заняться формированием нового самоощущения, делающего возможным возврат к цивилизационной миссии. «Киплинговское» самоощущение уже невозвратимо. Но это не значит, что мысль остановилась.
Без «бремени белых», без внутреннего права на цивилизационную миссию, современный европеец с его индивидуализмом беспомощней беспомощного при столкновении с родоплеменным способом существования. От этого столкновения он должен быть избавлен. Во всяком случае – до поры, до лучших времен.
Если мы сохраним себя, они наступят для всех.