Слово «революция» все чаще употребляется в современном политическом контексте как нечто чаемое, как нечто ожидаемое и непременно положительное. Причем, все чаще употребляется не только левыми и либералами, но и правыми, под которыми, естественно, следует разуметь не либералов и СПС, а «классических правых» — от националистов до монархистов. Сегодня мы попытаемся «отмыслить» всю «злобу дня» и разобраться по существу, после чего уже можно переводить любой разговор в область текущего. Нужно ли — другое дело. Слово революция — позднелатинского происхождения, латино-схоластического происхождения. Re-volutio буквально означает об-ращение, воз-вращение. В таком значении оно употребляется в книге Николая Коперника «Об обращении небесных тел» ( 1543) . Однако в эпоху т.н. «буржуазных революций» (XVII-XVIII вв.) в Англии и особенно во Франции и Северной Америке оно стало обозначать переворот в сознании, просто потрясение, а, главное — разрыв с традицией. Легко видеть, что между первоначальным, коперниковым, «полусредневековым» употреблением слова и позднейшим — пропасть. То же самое касается слова реакция. Оно тоже происходит от позднелатинского re — против и actio — действие. То есть, это противодействие, термин, давно и широко употреблявшийся в естественных науках. Однако, в социологии он используется только с середины XIX века: под реакцией понимают стремление противодействовать новым порядкам, а если они возникли — противодействовать им, чтобы снова заменить их старыми. Таким образом, в изначальном смысле революция и реакция тождественны. Пушкин, «умнейший человек России», как его называл Император Николай Первый, в шутку говорил Великому Князю Михаилу Павловичу: «Вы пошли в Вашу семью, все Романовы — революционеры и уравнители». А Петра Великого называл «воплощенной революцией, Робеспьером и Наполеоном одновременно». Через столетие Максимилиан Волошин напишет свое знаменитое, сегодня многажды цитируемое:
В комиссарах дурь самодержавья,Взрывы революции — в царях…
Все это касается не только Романовых. То же самое мы видим в русской политической мысли, перетекшей в политическую историю. Михаил Бакунин и Константин Леонтьев, князь Петр Кропоткин и Лев Тихомиров, Борис Савинков и Иосиф Сталин. Где здесь «революция», а где «реакция» в нынешнем значении этих слов? Все это, на самом деле, одно и то же. Русский человек всегда или анархист, или монархист, но никогда не либерал. На это постоянно указывал Лев Тихомиров, сам когда-то автор книги о Пугачеве.В своей статье Илья Бражников пишет: «В самом термине «революция» (лат. revolutio — откат, поворот) заложена семантика возврата, повторения. Глагол volvo (volvi, volūtum, eve) означает катать, катить, сбрасывать, кататься, валяться. Он очевидным образом связан с velo (vēlo, āvī, ātum, āre) — закрывать, покрывать, окутывать, закатывать. Revolvo дает катить назад <…> Revelo соответственно открывать, обнажать <…> Revelatio — Откровение, точный перевод греческого «апокалипсиса». Таким образом, полное совпадение семантики двух этих родственных корней (vel и volv) — происходит в значениях раскрытия, разворачивания». Все это, безусловно, филологически верно и не может быть оспорено. Однако, далее в построениях Бражникова происходит подмена. Она основана на том, что латинские тексты Вульгаты используются для истолкования «русских смыслов». Не случайно Бражников ссылается на «Овода», «книгу нашего детства», где революционер оказывается сыном кардинала, и где все время идет подспудный спор о историческом Христе. И Бражников пишет: «Все эти смыслы («радикальная перемена», «возврат к истокам», «освобождение» и др.) будут присутствовать в понятии «революция», когда оно приобретет политическую окраску». И далее: «Если предположить (курсив наш — В.К.), что политическое значение термина «революция» было переносным (курсив наш — В.К.), то оно ассоциировалось, скорее всего, с переменчивым, но при этом кругообразно вращающимся колесом фортуны <…> лишь начиная с конца XVIII в. за термином «революция» закрепляется — в социально-политической сфере — значение насильственного овладения государственной властью лидерами массовых движений с целью (действительной или провозглашаемой) осуществления общественных реформ». Вроде бы все верно. В чем же смысл подмены? На самом деле в том, что в политическом смысле слово «революция» начинает употребляться как раз тогда, когда Западный мip осуществляет календарную реформу — не только в смысле замены Юлианского календаря Григорианским, но в смысле решительного утверждения линейного времени «авраамического договора» и блаж. Августина, что как раз и происходит при переходе от Средневековья к Новому Времени. Московская Русь как раз тогда же — при Иоаннах — совершает противоположное, решительно утверждая «вневременную» редакцию Символа веры (Егоже Царствию несть конца) — вне зависимости от соответствия или несоответствия латинскому или греческому «оригиналам» (хотя греческому нет и не будет все, скорее, соответствует), утверждая употребляемую при прикладывании мiрян к поклонной иконе вневременную формулу Христос посреде нас, причем с другой стороны как образ одушевлен самого Царя Небесного (преп. Максим Грек) утверждается Православный Царь. Русское Православие Стоглавого Собора упраздняет литургическое (а, следовательно, онтологическое) существование линейного времени, а, значит, и всех связанных с ним смыслов. Разумеется, и политического значения слова «революция».Утверждение дораскольного Русского Православия («древлеправославия», термин «старообрядчество» принципиально неверен) было утверждением «русского смысла» на языке Христианства. Точно так же, как «социализм в одной, отдельно взятой стране» был утверждением «русского смысла» на языке марксистского коммунизма. Оба эти утверждения не утвердились, потерпели крах. Крах того и другого открыл дорогу революции, открыл дорогу линейной эсхатологии. Где ни России, ни народу русскому места нет. Однако, злорадствовать на эту тему могут только мерзавцы — и среди «европейских христиан», и среди «русских язычников». Здесь не место злобе. Только — скорби перед бездной.
Мы пришли в этот храм не венчаться.Мы пришли в этом храм не взрывать.Мы пришли в этот храм попрощаться.Мы пришли в этом храм отрыдать.
— писал Юрий Кузнецов, как теперь ясно, великий поэт ХХ века. Не случайно — если это касается России — правильно говорить о Февральской революции и об Октябрьском перевороте — так делают все грамотные авторы, вне зависимости от их отношения к происходившему и от нашего отношения к ним, от Милюкова до Солженицына. Кадет В.Д.Набоков (отец писателя) говорил об «Октябрьской контрреволюции», а «подпольный мыслитель 70-х» и режиссер Евгений Шифферс — о «Великой Октябрьской социалистической реставрации». Но по большому счету нам и эти по сути новолатинские определения не нужны. Обо всем этом Бражников знает, но делает вид, что не знает. Или, в лучшем случае, хочет не знать. «Победа революции неизбежна, — пишет он, завершая свою статью, — как крах капитализма, как апокалипсис». Как бы не замечая, что самое нововременное понятие революции и возникает вместе с капитализмом и от него неотделимо. Революция есть буржуазная революция. Даже когда она назывет себя «социалистической». Ибо в истории она — о собственности.Лично выступающий против «экуменизма», Илья Бражников, по сути, когда дело касается не «отдельных личностей», а дискурса в целом, навязывает латинское, католическое, экуменическое и буржуазно-капиталистическое (капитал — проявление creatio ex nihilo) его прочтение. Но нам нет дела ни до кардинала Монтанелли из «Овода», ни до самого Овода.«Путем Ангела» Ильи Бражникова как текст находится в том же самом русле «общечеловеческого», хотел того автор или не хотел. «Неизбежная победа Революции» в современном контексте означает неизбежную победу буржуазной революции, поскольку Октябрь только «заморозил» ее, а время линейной истории запущено. На самом деле мы говорим о русском прорыве. Это выражение впервые появилось на рубеже 80-90-х годов уже прошедшего века — его постоянно использовала тогда газета «День» («Завтра») — в среде некоторых «русских рокеров», прежде всего, близких к Егору Летову. Автор этих строк, всегда негативно в целом относившийся, да и сейчас относящийся, к «русскому року» (западный просто безразличен) тогда не придал этим словам важного значения. Сегодня вижу, что это — слова судьбы. Именно попытками — как теперь ясно, неудачными — такого «русского прорыва» были и «древлеправославие» времени Иоаннов, и «сталинизм». «Русский прорыв» будет и тем, и другим, но, в то же время, ни тем, ни другим. Сегодня альтернативы настоящему «русскому прорыву» нет. Точнее, она есть. Эта «альтернатива» — прекращение существования не только России как государства, но и русского народа. Ее политическим выражением оказывается т.н. «национал-демократия» — еще один «концепт» на чужом языке! — или, как более откровенно выражаются на «Кавказцентре», «национализм русских субэтносов». Именно к нему и ведет буржуазная революция, движущей силой которой является стремление делить и присваивать. На самом деле это всего лишь продолжение процесса «мировой революции», запущенного как раз на рубеже Средневековья и Нового времени. На самом деле, много, много раньше, конечно. Английская XVII века, французская и американская XVIII, «российские» февраля 1917 и августа 1991 — все это только этапы. Национал-демократия — только продолжение. Хотя вряд ли окончание. Деление и присвоение будет продолжаться на всех уровнях сущего. Окончанием «революционного процесса» будет освобождение слова от смысла. «Смысл это фашизм», как писала Юлия Кристева.Русский прорыв — это прежде всего освобождение от мiровой власти и мiрового капитала, от владык времени. Политическая революция — окончательное закручивание их петли.Кто может быть политическим субъектом русского прорыва? Вопрос естественный в политическом контексте. Сегодня ответ может быть только таким: это все равно. Красные, белые, коричневые — совершенно все равно. Идеология не имеет значения. Равно как и самый «нервный» для многих вопрос — «власть» или «против власти». «Единая Россия» или «Северное братство». «Кровавая гэбня» или «приморские партизаны». На самом деле тоже все равно. Прорыв — все, остальное — ничто. Если русский прорыв — на самом деле, последний — сорвется, это будет, кроме всего прочего, еще и окончательный крах слова, крах языка, на котором говорила и продолжает говорить Россия вот уже более тысячи лет. Да не будет. Но, увы, не прав ли был все тот же Юрий Кузнецов, когда писал:
Зачем вам старые преданья,Когда вы бездну перешли?
Август 2010. Пожары.