Как известно, в самом скором будущем российская власть всех нас будет переписывать. Дело, в общем, само по себе очень обычное, если бы не один очень существенный нюанс: в РФ, при режиме тотальной дерусификации и пропаганды некой «российской» общности, перепись является едва ли не единственным способом для русского человека официально, открыто и во всеуслышание заявить о своей национальной принадлежности. По нашим временам, когда можно подпасть под уголовную ответственность за запись, сделанную в блоге, это, само по себе, немало.
Именно поэтому я считаю себя не вправе не взяться за написание данного текста. К этому меня обязывает моя кровь – кровь забайкальского казака (по матери). Кровь русского человека.
Вот уже несколько месяцев, как в ряде российских региональных СМИ (и, конечно же, в блогосфере, которая при нашей медийной безъязыкости является своего рода гражданским индикатором) идет сравнительно мощная пропаганда, призывающая людей «вспомнить» свою национальность. Нации выходят довольно-таки диковинные: «казаки», «поморы», «сибиряки» и т.п.
Сепаратистские проекты, ориентированные на отторжение от единого тела русского этноса разного рода новодельных региональных «наций», существуют сравнительно давно. Идеи сибирского сепаратизма впервые были озвучены еще в XIX столетии, а самостийный «казакизм» проявился в первой половине XX века. Впрочем, нельзя не согласиться с тем, что казачество к началу XVIII столетия (по крайней мере, на некоторых территориях), приобрело уже определенные черты субэтноса русского народа. И, действительно, следующей ступенью развития субэтнической единицы, при определенных обстоятельствах, должен быть полноценный этногенез, итогом которого становится выделение самостоятельного этноса, на основе которого, в свою очередь, формируется нация (как правило – хотя есть и иные варианты).
Но вот что это за обстоятельства? Следует ли считать всякий процесс, направленный на формирование новой этнической единицы, естественным явлением? Или же он может быть спровоцирован искусственно и даже, более того, осуществлен насильственными средствами?
Этногенез: естественный и… противоестественный
История XIX-XX столетий наглядно продемонстрировала нам, что существуют два пути, ведущих к формированию этноса и/или нации. Первый – естественный, является следствием выработки в рамках одного народа субэтнической группы, которая, в силу тех или иных причин, культурно обособляется и в итоге приобретает все признаки самостоятельного народа. Причин, ведущих к обособлению части единого этноса и последующему ее самостоятельному развитию, может быть множество. Это и отделение в буквальном, географическом смысле (удаленные колонии), или смешение с представителями иного этноса и т.д. и т.п. Одним из наиболее значимых факторов, конечно, является смена вероисповедания (в качестве характерного примера и того, и другого, и третьего можно указать на выехавших в Южную Африку французов-гугенотов, потомки которых влились в единый африканерский этнос).
Второй вариант можно назвать искусственным; это – своего рода индуцированный этногенез (по аналогии с индуцированным безумием).
Важнейшим отличием первого от второго является то, откуда начинается движение нового этногенеза. При естественном развитии событий, импульс идет из нижних социальных слоев, живущих наиболее обособленно и традиционно. То есть, попросту говоря, от крестьян. Потому что именно крестьянин, в условиях стабильного общества, может спокойно говорить на языке, даже не являющемся письменным и неизвестным далее его околотка, и не испытывать серьезного дискомфорта. Именно крестьянская среда менее любой другой подвержена внешним влиянием на ее бытовой строй. И в абсолютном большинстве случаев крестьянин является наиболее консервативным приверженцем традиционных религиозных взглядов. (Не будем забывать, что язычество в поздней Римской Империи было официально названо «религией поселян» – в противовес Христианству, вероисповеданию продвинутых горожан.) Консервативность и обособленность позволяют крестьянину сохранять и развивать свои местные особенности – религиозные, языковые, культурные и бытовые – которые, в определенный момент, начинают контрастно выделять его среди прочих представителей его этноса и нации. Рабочая среда, привязанная к городу, всегда более интегрирована в единую национальную и этническую культуру. И, наконец, наименее предрасположен к выделению из единого этноса и/или нации такой социальный слой, как интеллигенция (в значении: работники интеллектуального труда). Данный слой всегда ориентирован на национальный центр – политический, культурный и религиозный. Он всегда владеет языком господствующей культуры и всегда в нее хорошо интегрирован. Она для него близкая и понятная – в отличие от крестьянина, говорящего на своем диалекте и смеющегося над одеждой и манерами горожан. Интеллигент, вышедший из крестьянской субэтнической среды, может с ней поддерживать связь, но, как правило, она для него долго (на протяжении ряда поколений) остается чем-то вторичным. Этаким «отстоем», из которого культурному человеку надлежит вырваться.
Для того, чтобы началось динамичное развитие субэтноса, в перспективе обещающее создание новой этнической общности и даже нации как политического субъекта, необходимо, однако, объединение всех социальных слоев. Естественный путь предполагает следующее: в какой-то момент интеллигенция, вышедшая из субэтнической среды, заново открывает для себя культуру своих крестьянских отцов и дедов. Вдруг она осознает, что в родной-то деревне, оказывается, столетиями говорят на совсем другом языке, чем в городе. И язык этот по-своему красив, как красивы и традиционные праздничные наряды и т.д. и т.п. Все это начинает изучаться. Этот первый период можно назвать этнографическим. Следующий этап – литературный. В это время создается литература на собственном языке. Именно собственное литературное пространство в абсолютном большинстве случаев является той средой, в которой возникает новое национальное сознание. И, наконец, следующая стадия – политическая борьба за автономию или независимость.
В качестве примера подобного рода можно указать, в частности, на Финляндию. В определенные момент финские интеллектуалы, шведскоязычные и интегрированные в шведскую культуру, открыли для себя мир своего народа, культуру финского крестьянина. Потом было ее изучение, была собственная литература и, наконец, движение за автономию, а там и за независимость Финляндии. Но даже маршал Маннергейм, блестящий офицер царской службы и национальный финский герой, на момент провозглашения независимой Финляндии на родном языке говорил с трудом.
Характерной особенностью естественного движения субэтноса к самостоятельности является то, что он, не считая отдельных эксцессов, не противопоставляет себя «материнскому» народу и не отрицает его культуру. Показательно, что в Финляндии вторым государственным языком до сих пор остается шведский (хотя шведскоязычное население составляет ничтожное меньшинство). Это – память о тех временах, когда финские земли были под властью шведской короны. Дорожат своей связью с Испанией и латиноамериканские нации; она для них – не только часть прошлого, но и канал, соединяющий их с европейской (западной) цивилизацией.
В случае «противоестественного», индуцированного этногенеза процесс формирования этноса переворачивается с ног на голову. Идея собственной этнической или субэтнической инаковости идет не снизу, не от крестьянских поселений – она формируется у некой (как правило, малочисленной) группы интеллигенции. (Причины, которые приводят к выработке такой идеи, следует рассматривать отдельно.)
Далее, «этногенез» начинается в обратном порядке. Возникает стремление к созданию особой политической нации. Но для реализации этого плана возникает потребность в неком новом народе. Следовательно, еще не существующему этносу нужно создать – причем, как правило, в пожарном порядке – собственную культуру, и прежде всего, литературу. Но где взять материал для этой особой литературы? Приходится срочно фабриковать язык из подручных средств. И, наконец, последний этап – нужно полученный продукт внедрить в сознание всех социальных слоев предполагаемого этноса.
Последняя стадия – самая непростая. Как распространить на все общество кабинетное изделие, весьма корявое и чуждое почти всем представителям социума, если не считать группки активных фанатиков нациестроительства на пустом месте? «При прочих равных», сделать это практически невозможно. Даже внешнее силовое давление, идущее со стороны политической власти, не достигает, как правило, полного успеха (в качестве примера можно указать на деятельность австро-венгерской администрации в Галиции, которая активно навязывала «украинство» местному населению, но так и не смогло перебить влияние русофильских сил.)
Пока что, как свидетельствует история, у индуцированного этногенеза есть лишь один путь к успеху. В тех случаях, когда какая-либо часть единой нации по политическим и/или экономическим причинам хочет отделиться от единого государства, искусственно выработанная идеология иной этничности может быть воспринята широкими слоями общества. И, в таком качестве, она может одержать победу.
Ярким примером такого варианта является появление «украинской нации». Украинофильство в конце XIX – начале XX вв. делало определенные успехи, но, в конечном счете, они были достаточно ничтожны. Вплоть до Первой Мировой (Второй Отечественной) войны «украинство» было болезнью некоторой части интеллигенции и полуинтеллгенции, и отнюдь не было близко широким слоям общества южнорусских украйн. Роковую роль в данном случае (как и во многих других) сыграл большевизм.
Большевизм, по отношению к территории нынешней Украины, шел «из центра». Москва была «красной Москвой», а Россия – советской. В силу этого, в народном сознании борьба с большевиками стала соединяться с борьбой против Москвы. Именно это и стало главной причиной того, что «украинство» превратилось в идеологию не только части интеллигенции, но и множества рабочих и крестьян. Эта идея стала охватывать, в значительной степени, все слои социума – а это уже было прологом к созданию отдельного этноса. Вспомогательными же факторами стали украинизаторская кампания, поддержанная в период Гражданской войны немцами, и сменившая ее большевицкая «украинизация».
Среди особенностей индуцированного этногенеза (которых можно найти много) укажу лишь на одну, весьма характерную: высокая агрессивность в отношении культуры «материнского» этноса. Для естественного этногенеза это, в целом, совсем нехарактерно. Чтобы понять, о чем речь, достаточно вспомнить о том, каков статус шведского языка в Финляндии и русского – на Украине.
Сепаратизм и индуцированный этногенез как капитуляция русского народа
При рассмотрении таких сепаратистских проектов, как казачий, ингерманландский (отделение так называемой «Ленобласти» от России) и сибирский, сразу же становится очевидным, что мы имеем дело с попыткой индуцированного этногенеза. Во всех этих случаях инициатива идет не снизу, от крестьянской, аграрной среды, а от крайне малочисленных групп интеллигенции. В качестве собственной этнической культуры предлагается дичайший эрзац. Характерным примером этого является так называемый «сибирский язык», который сейчас активно разрабатывается небольшой сепаратистской группкой.
Из словаря сибирского языка мы можем узнать, что по-сибирски «абсурд» – это «хреновина», «автомобиль» – «таратайка», а «философия» – «мудрьонознайсво». Будучи сибиряком-забайкальцем, бывавшим не раз и не два в деревнях и Забайкалья, и Прибайкалья, я могу определенно заявить: никто и никогда на таком ублюдочном волапюке там не разговаривал. И не мне, ни моим дедам и прадедам в страшном сне не могло присниться, что это бредовая словесная мешанина является нашей «родной» речью.
С языком будущей самостийной Ингерманландии дела обстоят еще хуже: пока что будущие «ингерманландцы» додумались лишь до того, чтобы перевести русский язык на латиницу. Зачем? Только лишь для того, чтобы через это оторвать русский северо-запад от остальной России. Казачий язык к настоящему моменту, слава Богу, еще не сочинили.
Понятно, что ни в какой деревне и ни на каком селе, даже в случае самого жуткого похмелья, никто и слыхом не слыхивал ни про «сибирский язык», который его создатели нагло пытаются выдать за «язык сибирских старожилов», ни, тем более, про казачьи или «ингерманландские» языки. И в Сибири, и в казачьих районах люди всегда осознавали себя русскими. Очень примечательна та ситуация, в которой в свое время оказался будущий вождь Белого движения в Забайкалье, Г.М. Семенов. Ему было необходимо как-то обосновать права казачества на землю (которое оно, как сословие, в связи с упразднением сословной системы, теряло). Вот как он описывает сложившуюся ситуацию: «…рассуждая логически, следовало прийти к заключению, что с уничтожением сословий в стране казачество как сословие также должно было быть упразднено… Ни история возникновения казачества, ни его взаимоотношения с царским правительством не давали зацепки, за которую можно было бы ухватиться, отстаивая справедливость наших утверждений (о правах на землю и особых привилегиях, – Д.С.)… Как бы то ни было, я не мог найти никаких материалов по вопросу о сущности казачества… Чувствуя кровное родство свое с русским народом и не желая отрываться от него, казаки, по мере усовения ими вновь занятых земель, били челом московским царям, отдавая себя под их покровительство… (курсив мой, – Д.С.)». Эта ситуация очень показательна. Атаман Семенов элементарно мог бы обосновать права казачества на его земли, если б объявил казаков особой нацией, имеющей право на самоопределение. Однако ему, природному казаку, из тех, которых в пять лет сажали на коня, такая мысль даже не пришла в голову! Что же касается собственных убеждений Атамана, то на этот счет он высказывался однозначно: русский национализм (см. предисловие к его книге «О себе»).
Если бы мы сейчас имели Русское Национальное Государство (в идеале – Русское Самодержавное Царство) то слабый импульс индуцированного этногенеза, исходящий от небольших сепаратистских группок, просто ушел бы в песок. (Собственно, в XIX в. так и случилось с ранними областниками, которые выдвигали проект создания независимого сибирского государства – сторонников у них не нашлось, а власти быстро загнули им салазки.) Но проблема как раз в том и состоит, что в настоящее время очень многие регионы РФ, населенные этнически русскими, имеют очень веские политические и экономически мотивы для сепаратизма.
Кремль сейчас, с одной стороны, осуществляет классическую, в самой худшей ее форме, колониальную политику по отношению ко всем российским регионам (кроме ряда национальных республик, в первую очередь – Северного Кавказа). Москва выступает в роли «метрополии», которая высасывает с русских субъектов Федерации последнюю копейку. С другой стороны, осуществляется жесточайшая, целенаправленная дерусификация. Провинцией быть скверно, а русским – в нынешней РФ – не только невыгодно, но и «постыдно». Отсюда возникает соблазн сепаратизма, а также – выделения в некоторую особую «нацию». В свое время, в разговорах с отдельными (и даже не самыми плохими) представителями Забайкальского казачьего войска, мне доводилось слышать такой аргумент: «когда казаков признают как особую нацию, мы сможем добиться распространения на нас закона о репрессированных народах…». Ужасно, но в современной РФ для властей и масс-медиа слово «русский» звучит убого. То ли дело «казак», «помор», «сибиряк» или целый «ин-гер-ман-лан-дец»! Тут сразу, сходу, еще до всякой независимости, можно рассчитывать и на определенные льготы, и на финансирование из бюджета, и на пристальное внимание Европы.
Жизнь в путинской Эрэфии отвратительна, и люди все более устают. И одним из способов бегства от того рабства, в котором находится сейчас русский народ, выступает индуцированный этногенез. Это – капитуляция. «Да, мы не русские, дайте уже пожить по-человечески».
Мотив понятен. Первородство за чечевичную похлебку сиюминутных благ. Но что самое скверное, чечевичной похлебки тоже не будет.
Распад РФ как государства Русская Нация может пережить. Но распад Нации, скреплявшей некогда пространство от Днестра до Курил, приведет к тому, что 1/6 (не только РФ) Евразии придет в движение. И движение это, с высокой долей вероятности, похоронит и русских, и все отпочковавшиеся квази-этносы под монголоидной и исламской лавиной. (Чему, таки-да, будут рады и известные сторонние наблюдатели.)
Поэтому сегодня мы должны сделать все, чтобы блокировать все импульсы индуцированного этногенеза в отношении русского народа. Что нужно сделать в первую очередь? Сказать, во время переписи: «я – русский!». И соседу, который, ковыряя в носу, думает: «помор ли я? Казак ли я? Или ингерланман, интерман, тьфу, хреновина ли сибирская?» – напомнить, что и его прадеды бились на поле Куликовом и насмерть стояли при Бородине. Напомнить, что и он – русский. Здоровый регионализм, безспорно, является интегральной частью имперской идеи. Но в превосходной степени она убивает нацию.
Потому не будем забывать слов идеолога испанского имперского национализма, Хосе Антонио Примо де Риверы: «…Родина для нас это не ручеек и не трава, не звуки свирели; мы видим в ней судьбу, дело. Родина совершает в мире коллективное дело. Без дела нет Родины, без веры нет общей судьбы, все растворяется в родных краях, в местных цветах и запахах. Лира умолкает, свирель звучит. Нет закона, чтобы каждая долина соединилась бы с соседней. Геометрия и архитектура, в числах которых заключены империи, умолкают, их зов освистывают гении разложения, которые скрываются под грибами в любой деревне». Этим-то «гениям» мы и должны противостоять.