«ОТВОРЕНИЕ ВРАТ»

Все больше и больше мы знаем сегодня о Феврале. И все больше уходят в прошлое внушенные нам в прошлые годы схемы. Долгие годы советская пропаганда внушала, что Белое движение воевало «за Царя». Сегодня уже все знают, что это не так. Монархистов среди белых были единицы, и никакого влияния они не имели. «Гражданская война» была войной между сторонниками Февраля и сторонниками Октября. Монархисты (как и анархисты) считались силами «дикости», «варварства», прошлого (или будущего?)

Но второй лжемиф о революции и «гражданской войне» — о единстве Царя и Церкви – оставался нетронутым. Советская школа внушала, что православный — это монархист, а монархист – православный. И это оказалось не так. Должно было бы быть так, но было не так. По крайней мере, не совсем так.

Современный русский историк Михаил Бабкин совершил выдающийся научный подвиг. Он собрал практически все, что было возможно из сохранившихся архивных документов и материалов того времени и показал нам историческую правду. Все это можно найти в его книге «Российское духовенство и свержение монархии в 1917 году» (М., изд-во «Индрик», 2006). Вывод, который легко делается из книги, крайне прост: подавляющее большинство архиереев и духовенства Русской Церкви твердо стояло на антимонархических, республиканско-демократических позициях, желало свержения Самодержавия и совершенно искренне ему радовалось. Повторим, совершенно искренне. И это имело не конъюнктурные, но глубоко идейные причины.

Стоит ли удивляться тому, что и сегодня идеи Православной монархии не встречают понимания очень большой части духовенства и епископата. Но если это так – а это так – то тогда почему ?

Нам предстоит еще долго и нелицеприятно разбираться в этих вопросах. Здесь и сейчас попытаемся разобраться только с их частью. Речь идет о состоянии духовной, богословской и церковно-публицистической литературы накануне Февраля.

Конечно, трагические события XVII-XVIII веков – раскол, последовавший за ним разрыв между Царем и Патриархом, насильственное насаждение западного быта, синодальное подчинение Церкви гражданским чиновникам, засилие католического и протестантского богословия – оказали неизгладимое воздействие на всю русскую жизнь, определили трагический путь страны «от семнадцатого века к семнадцатому году». Однако сохранение Царской власти как «удерживающего ныне» (2 Сол. 2, 7), явление Русской земле великих святых, таких, как преподобный Серафим Саровский, возрождение в XIX веке монастырского старчества и многое другое оставляло возможность иного выбора.

К началу царствования Николая II в общественном сознании уже практически совершился перелом, подготовленный в эпоху Александра II и Александра III: русское общество начинает из «романо-германского пленения» (выражение кн. Н.Н.Трубецкого) возвращаться к своим традиционным русским истокам. Постепенно центрами духовной жизни страны вновь становятся православные монастыри, а знаменитая Оптина Пустынь привлекает к себе лучшие культурные силы – от Ф.М.Достоевского до К.Н.Леонтьева. В 70-80-е годы ХIХ века в Московской, Петербургской и особенно Казанской духовных академиях идет активная работа по переводу творений Святых Отцов, в том числе ранее не переводившихся в России – св.св. Феодора Студита, Симеона Нового Богослова, Исаака Сирина, а также во многом спорного учителя Древней Церкви Оригена. Появляются оригинальные духовные произведения – «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу» (авторство связано с Оптиной Пустынью), «Невидимая брань» (вольный перевод епископа Феофана Затворника из старца Паисия Святогорца). Впервые за несколько веков истории разворачивается серьезный богословский спор святителей Феофана (1815-1894) Затворника и Игнатия Брянчанинова (1807-1867) (самого автора многих сочинений на аскетические темы) о природе ангела и души. В сознании образованной части общества, прежде всего, трудами Н.Ф.Каптерева (1847-1917), восстанавливается достоинство дораскольного русского благочестия и церковной жизни. Зреет мысль о необходимости снятия клятв 1666 года с ревнителей древлего благочестия, которую на высшем государственном уровне отставивает Главный государственный контролер Российской Империи Т.И.Филиппов (1825-1899). Создаются все основные предпосылки для действительного православного возрождения.

Среди заветов его отца, Императора Александра Третьего, молодой Государь получил и такие: «Охраняй Самодержавие, памятуя при том, что Ты несешь ответственность за судьбу Твоих подданных пред Престолом Всевышнего. Вера в Бога и святость Твоего царского дома да будет для тебя основой Твоей жизни». И далее: «В политике внутренней – прежде всего, покровительствуй Церкви. Она не раз спасала Россию в годину бед. Укрепляй семью, потому что она основа всякого государства».

Это завещание легло в основу церковной политики нового Императора и, естественно, он ожидал от Церкви встречного отношения. Восходя на Престол, он, естественно, возлагал надежды и на распространение Православия, в том числе через церковную проповедь — основной на тот момент и самый «народный» жанр духовной литературы.

Проповедь как особый церковный учительно-литературный жанр появилась на Руси только в XVII столетии. В домосковский период проповедь существовала, чему свидетельство – «Слово о законе и благодати» митрополита Илариона Киевского и ряд «поучений», однако, произносились проповеди, как правило, редко и по особым случаям. В XIV-XVII веках проповеди вообще не было: считалось, что «учить» прихожан духовные отцы могли только «втайне» – на исповеди. Богослужение было именно служением Богу, а не клиру, молчание которого было «упражнением в смирении». Личная проповедь появляется – без сомнения, под влиянием «ренессанса» и «реформации» в Европе – только в середине XVII века. Ее заводит т.н. «кружок боголюбцев», ревнителей христианского благочестия и нравственности, в который еще до «никоновой справы» входил как сам будущий Патриарх, так и будущие его противники во главе с протопопом Аввакумом. Проповедь «боголюбцев» наполнена идеями теократии, полного подчинения всей жизни христианской вере и нравственности и, хотя и не направлена прямо против власти Царя, на первое место в жизни страны выдвигает духовенство. «Боголюбцы» восстают и против предшествующей народной культуры, жестко отождествляемой ими с «язычеством». Именно под их влиянием происходит массовое сожжение в 1648 году на Волге «скомрахов, гудцов, сопелников» вместе с их инструментами. Но «ревнители благочестия» ополчаются не только на «внешнее» — они уничтожают в храмах древнейшее «раздельноречное» «наонное» пение как «непонятное», заменяя все это совершенно понятной «авторской» проповедью – на протестантский манер. Оброащение молитвы к Богу заменяется обращением пастыря-человека к человеку-слушателю. Уже после раскола проповедь становится важнейшей частью культуры «московского барокко», она тесно связана с польско-малороссийским влиянием (крупнейшим ее «мастером» становится известный иезуит Симеон Полоцкий, 1629-1680).

«Боголюбцы» формально не были против Царской власти. Но, несомненно, их идеал лежал в области «чистой теократии» по образу правления «Судей Израилевых». Но «чистая теократия» в проекции на земное всегда предполагает республику. Восстание самого выдающегося из «боголюбцев» — Патриарха Никона — на Царскую власть, конечно, не было осознанным республиканизмом (время не пришло еще), но то, что он пролагал путь революции, безусловно. В то время Самодержавие победило, но ценой огромных потерь – Петр Великий вообще, по сути, отказался от церковной легимации власти, открыв дорогу революции с другой, внешне противоположной, стороны.

Особенность русской жизни среди прочего в том, что она «подчиняет», «обкатывает» любые заимствования, подспудно делая их «своими». Так было в X веке, в XVII-XVIII и в ХХ-м… Будет ли дальше ?… В XVIII веке церковная проповедь теряет свою прежнюю теократическую направленность, она становится частью прославления Царя и Отечества, а в XIX столетии наиболее известные проповедники, начиная с митрополита Филарета (Дроздова, 1782-1867), стремятся соединить духовную и светскую ее направленность. Однако к концу столетия светская составляющая церковной проповеди ослабевает, духовная и, особенно, нравоучительная – усиливается.

Жанр церковной проповеди, безусловно, заимствованный с Запада, постепенно русифицируется, становится неотъемлемой частью церковной жизни.

Безусловно, наиболее выдающимся проповедником эпохи Императора Николая II был святой праведный Иоанн Кронштадтский (Иван Ильич Сергиев, 1829-1908), прославленный в лике праведных Русской Православной Церковью заграницей в 1964 г. и Русской Православной Церковью Московского Патриархата в 1990 г. Он родился на севере, в селе Суро Пинежского уезда Архангельской губернии, в семье псаломщика. С детства прилежал к молитве, даже учение в школе легко давалось ему, как о том повествует его Житие, только по молитве и после молитвы. От юности он думал об иноческом подвиге. Окончив Санкт-Петербургскую Духовную Академию, был назначен священником в Кронштадтский собор во имя Св.Апостола Андрея Первозванного. По примеру первых христиан он уговорил свою супругу Елисавету Несвицкую, тоже дочь священника, жить с ним как брат и сестра. В Кронштадте отец Иоанн не только служит – он посещает больных, раздает бедным собственное имущество, создает для них «Дом трудолюбия». Его проповеди, очень эмоциональные, во время которых он часто обливается слезами (что было немыслимым не только в дораскольные времена, но и в XVIII-XIX вв.), вызывают огромный приток народа и сдержанную, а порою и не очень, неприязнь сослужителей. Главная черта его жизни – стремление полностью воспроизвести образ жизни непосредственно по Евангелию. По его молитве совершаются чудеса.

При этом о.Иоанн ни на минуту не ставил себя в позицию пренебрежения по отношению к государству. Политические взгляды о.Иоанна окончательно сложились к 1894 году, когда он перед смертью Императора Александра III беседовал с ним в Ливадии и сам причащал его святых Христовых Таин. Он был убежденным монархистом, в 1905 году освящал знамена Союза русского народа, а в 1907 г. стал его рядовым членом, написав в заявлении: «Желая вступить в число членов Союза, стремящегося к содействию всеми законными средствами правильному развитию начал Русской государственности и русского народного хозяйства на основах Православия, Неограниченного Самодержавия и Русской народности, прошу зачислить меня как единомышленника». После революционных событий 1905 г. он все более прямо и жестко высказывался по основным вопросам жизни страны: «И чем бы мы стали, Россияне, без царя? Враги наши постараются уничтожить и самое имя России, так как Носитель и Хранитель России, после Бога есть Государь России, Царь Самодержавный, без него Россия – не Россия». Он ясно видел, куда все идет, но при этом говорил: «Я предвижу восстановление мощной России, еще более сильной и могучей. На костях мучеников, как на крепком фундаменте, будет воздвигнута Русь новая – по старому образцу, крепкая своею верою во Христа Бога и Святую Троицу; и будет, по завету великого князя Владимира – как единая Церковь… Перестали понимать русские люди, что такое Русь: она есть Подножие Престола Господня. Русский человек должен понять это и благодарить Бога за то, что он русский». Крылатыми стали слова праведного Иоанна: «Демократия в аду, а на небесах – Царство Божие».

При жизни прав. Иоанна Кронштадтского выходили сборники его проповедей и бесед – «О блаженствах евангельских» (СПб, 1896), «Беседы о Боге-Творце и Промыслителе мира» (СПб, 1896), «Слова и поучения» (СПб, 1897-1898), «Несколько слов в обличение лжеучения графа Л.Н.Толстого» (М., 1898), а также и книги, составленные им самим, в основном на основе дневников и записей, которые он вел постоянно. Самый знаменитый из них была книга «Моя жизнь во Христе, или минуты духовного трезвения и созерцания, благоговейного чувства, душевного исправления и покоя в Боге» (составлена в 1894 г., наиболее известное издание – СПб, 1905). Но не менее важны «Богопознание и самопознание, приобретенное из опыта» (СПб, 1900), «Правда о Боге, о Церкви, о мiре и о душе человеческой. Из нового дневника» (М., 1900), «Христианская философия» (СПб, 1902), «Путь к Богу» (СПб, 1905), «Созерцания и чувства христианской души» (СПб, 1905). В этих книгах Кронштадтский пастырь предстает не только как проповедник, но и как глубокий духовный писатель созерцательного направления, в духе и силе древних Отцов. Вот некоторые его заметки.

«Что такое души человеческие? Это одна и та же душа, или одно и то же дыхание Божие, которое вдохнул Бог в Адама, которое от Адама и доселе распространяется на весь род человеческий. Все люди поэтому все равно, что один человек, или одно великое древо человечества».

«Для истинно верующего в Бога всякое вещество земное и всех видимых мiров как бы исчезает, нет для него и одной мысленной линии пространства без Бога; везде он созерцает единое, безконечное Существо – Бога. Он представляет, что с каждым дыханием воздуха он дышит Богом; Господь для него везде и все, а тварей как бы не существовало, и сам он охотно исчезает мысленно, чтобы дать и в себе место Единому Сущему Богу, вся в нем действующему».

«В молитве главное, о чем нужно прежде всего позаботиться, – это живая, ясновидящая вера в Господа: представь Его живо пред собою и в себе самом – и тогда Бог твой будет все для тебя, во мгновение совершающий великие и чудные дела, подобно тому, как крестное знамение совершает великие силы».

В своих дневниках о. Иоанн Кронштадтский размышляет о причинах тяжелого положения России, даже о причинах военных поражений. Вот, например, запись времен русско-японской войны. «Вождь нашего воинства А.Н.Куропаткин оставил все поднесенные ему иконы в плену у японцев-язычников, между тем как мирские вещи все захватил. Каково отношение к вере и святыне церковной! За то Господь не благословляет оружия нашего и враги побеждают нас. За то мы стали в посмеяние и попрание врагам нашим». В отступлении от веры – в большом и в малом – видел он причины всех бедствий и причины будущей революции: «Интеллигенция наша – просто глупа. Несмысленные, поглупевшие люди! Россия, в лице интеллигенции и части народа, сделалась неверною Господу, забыла все Его благодеяния, отпала от Него, сделалась хуже всякой иноплеменной, даже языческой народности. Вы забыли Бога и оставили Его, и Он оставил вас своим отеческим промыслом и отдал вас в руки необузданного, дикого произвола». Чутко вглядываясь в «революционный процесс», он хорошо видел лица его зачинщиков и прямо говорил: «Сколько теперь врагов у нашего Отечества! Наши враги, вы знаете, кто: евреи… Не будет Самодержавия – не будет России; заберут власть евреи, которые сильно ненавидят нас!» В то же время он, будучи христианином, повторял библейские положения об «избранном народе» и говорил: «Я не враг евреев, потому что Христос из их среды и если они гордятся, произнося ежедневно: «о Господи, благодарим Тебя, что выбрал нас из всех народов», то им есть Кем гордиться, ведь Спаситель мiра от них… Народ, переживший столько народов на земле, народ, породивший Истину, должен остаться живым свидетельством того, что Истина вечна, и, как нельзя уничтожить Истину, так нельзя уничтожить тех, от кого Истина происходит». Отношение прав. Иоанна к язве, терзавшей Россию, глубинно двойственно. Эта трагическая антиномия в конце концов и была причиной того, что биограф святого И.К.Сурский прямо называет «мученичество о.Иоанна». Он приводит рассказ А.А.Анкировой: «В Петербурге на Тимофеевской улице жила молочница Надежда, у которой я брала молоко <…> Однажды ее упросили богатые люди привезти батюшку к трудно больному. Надежда стала просить батюшку туда поехать, но батюшка ответил: «На заклание меня повезешь?» Надежда испугалась этих слов, но ничего не поняла. <…> Приехали в очень богатый дом; в столовой был сервирован стол и поставлены всевозможные закуски. Батюшка спрашивает: «а где больной?» Ему показывают на комнату рядом и приглашают войти, а когда мы захотели за ним войти, нас быстро отстранили и щелкнули замок. Мы все забезпокоились. Слышалась за дверью возня; две из нас стали стучать в дверь, а третья побежала за кучером, который был богатырской силы. Кучер вбежал и со всей силы плечом ударил в дверь и сломал замок. Нам представилась такая картина: батюшка лежал поперек кровати, на нем были подушки, а на них сидели три изувера; на полу была кровь. Кучер сбросил изуверов, взял на руки батюшку и отнес в карету. Мы все обливались слезами и просили у батюшки прощения. Мы не знали, что там были изуверы. Они порезали батюшке в паху. Когда батюшка пришел в себя, то строго запретил кому-либо говорить об этом, чтобы не было погромов (курсив наш – В.К.). На другой день в газетах было объявлено, что батюшка болен». В происшедшем действительно была мученически явлена двойная тайна Христианства – тайна девства (место нанесения удара) и тайна Израиля («чтобы не было погромов») как «оси истории», с библейско-христианской точки зрения, верность которой хранил о.Иоанн.

После этого символически страшного события праведный Иоанн Кронштадтский заболел и через три года, на восьмидесятом году жизни, отошел ко Господу.

Однако в значительной степени подпитывавшийся извне рост революционного и либерального движения, помноженный на двухсполовиннойвековую «католико-протестантскую прививку», особенно поразившую академическое и семинарское богословское образование, накладывает в начале ХХ века свою печать на церковную проповедь. При этом на поверхность выходят те «гуманистические», т.е., прежде всего, обращенные не к Богу, а к человеку и обществу, проявления этого особого словесного искусства, которые были в нем заложены сначала в западном христианстве, а с середины XVII века и на Руси. И если у великих православных проповедников, таких, как прав. Иоанн Кронштадтский, прот. Валентин Амфитеатров, еще один замечательный московский пастырь о.Алексий Мечев (1859-1923, прославлен РПЦ как святой в 2000 г.), церковная проповедь, часто становящаяся духовной литературой, жестко держится в рамках именно Православия, то у некоторых других она становится все более сомнительной. Этому способствует и распространение в это время сектантских, в основном протестантского толка, тенденций. Речь, в частности, идет о Григории Спиридоновиче Петрове (1866-1925), бывшем священнике, сложившем с себя сан в 1908 году. Окончив в 1891 г. Санкт-Петербургскую духовную академию, Григорий Петров в 1893 г. получил место законоучителя в Михайловском артиллерийском училище и настоятеля храма при этом училище. Его проповеди привлекают слушателей со всего Петербурга, причем, не в меньшей степени, чем проповеди о. Иоанна Кронштадтского. Особенного много говорит он о народном пьянстве, чем привлекает к себе большое количество женщин, измученных этим недугом своих мужей, О пьянстве им сказано и написано (точнее, за ним записано) очень много: «Апостолы трезвости» (1903), «Долой пьянство» (1903), «К свету!» (1903) и т.д. Его усилия в этой области предвосхищают деятельность известного «братца Иоанна» (Ивана Алексеевича Чурикова, 1861-1933). В отличие от последнего, он не проповедует «водного причастия», его деятельность в это время не выходит за рамки православных обществ трезвости. В книге «Евангелие как основа жизни» (1898) Григорий Петров совершенно справедливо указывает на христианскую веру как на превышающую науку, философию, любое знание, указывает на христианскую религию любви. Однако в книге этой он ни слова не говорит о Православии, о Церкви, о догматике Троицы, о почитании Божией Матери – о том, что, собственно, было и есть предметом веры православного русского человека. Не случайна поразительная популярность книги у либеральной и даже революционной интеллигенции начала ХХ века, восторженные отзывы о ней М.Горького, похвалы этой книге, раздаваемые баптистами (они переиздали ее даже в 2002 году!). Однако прямого разрыва с Церковью он в этой книге не совершает. Его деятельностью по нравственному просвещению народа интересуется Государь. По рекомендации графа С.Ю.Витте он был даже приглашен в качестве воспитателя детей Великих князей Павла Александровича и Константина Константиновича.

Однако в 1906 г. вместе с группой священников о.Григорий Петров организовал так называемую «группу 32-х», позднее переименованную в Союз (Братство) ревнителей церковного обновления (СРЦО). В ответ издание его газеты «Правда Божия» было приостановлено. Тогда о.Григорий обратился с письмом к Митрополиту Петербургскому Антонию (Вадковскому), в котором указывал на то, что духовенство «в протяжении девятнадцати веков сужает широкую правду Христову, измельчило, засорило русло евангельского потока в жизни». После появления этого письма решения Санкт-Петербургской консистории он был сослан в Черминецкий монастырь, который покинул после избрания в 1907 г. во II Государственную Думу в составе фракции партии кадетов. Св. Синод запретил ему проповедовать, но Григорий Петров не подчинился и сложил с себя сан. Он писал: «Я не протестую против Синода за снятие с себя священнического сана, ибо я не верую во Христа как Бога». Об этом свидетельствует архиепископ Серафим (Соболев) в своей работе «Учение протоиерея П.Я.Светлова о Царстве Божием».

Наряду с ярко выраженным протестантским уклонением в начале века столь же ярко оказалось выражено и внешне совершенно противоположное – клерикально-теократическое, столь же жестко отрицавшее связь Церкви с Самодержавием. Наиболее ярким его представителем был архимандрит Серапион (в миру Владимир Михайлович Машкин, 1854-1905). Потомок родовитой дворянской фамилии, получивший физико-математическое и духовное образование, прошедший опыт послушания на Афоне, автор исследования «Опыт системы Учения и Дела Иисуса Христа» (1898) и знаменитых «Писем и набросков архимандрита Серафима Машкина» (в кн. «Вопросы религии» в.1, М., 1906), настоятель Знаменского монастыря в Москве, затем насельник Свято-Введенской Оптиной пустыни, поддерживавший Г.С.Петрова, однако, в отличие от последнего, ревностный «церковник», настаивавший на жизни по «учению и правилам», архимандрит Серапион был сторонником французской революции 1789 г. Правда, светскую республику он считал необходимой только для не-христиан. Христиане же должны образовать «феократическое царство» по образцу «монашеской республики» Афона. Он отрицал «богоугодность» Царской власти, а во время русско-японской войны говорил, что «Бог будет на стороне Японии». В воспоминаниях о. Павла Флоренского (бывшего в молодости почитателем арх. Серапиона, однако, в дальнейшем не разделявшего его политических взглядов) мы встречаем очень важный эпизод, касающийся не только о.Серапиона, но вообще ситуации в Церкви того времени.

«Братия же Оптиной пустыни рассказывала мне еще характерный случай: после убийства Великого князя Сергея встречается с о.Серапионом кто-то из оптинцев, причем, завязывается диалог вроде следующего:

– Какое несчастье! Ах, какое несчастие, – начинает собеседник.

– Да, какое несчастие, – поддакивает ему о.Серапион.

– Какой ужасный случай; как это его не уберегли? – продолжает первый.

– Да. И как это не помогли ему бежать, как его не скрыли?… – подает реплику о. Серапион, но оказывается, что собеседники не понимают друг друга. Первый жалеет о Сергие, а второй – о том, что убийце Сергия, Каляеву, не удалось благополучно спастись от ареста…»

П.А.Флоренский тут же указывает на то, что о.Серапион «имел (?) в молодом возрасте связь с масонами, о чем впоследствии глухо звучали слухи». Так это или не так, сам разговор очень точно характеризует складывавшуюся в Церкви идеологическую атмосферу. Ей оказались не чужды и высшие церковные иерархи – впоследствии это привело к Февралю.

Так или иначе над Русской Церковью нависли два соблазна: соблазн теократический и соблазн обновленческий. Они уходят глубоко в историю – в XVII век, по крайней мере. Первый, безусловно, — к Патриарху Никону, вслед за католическими богословами, начиная с «папской революции ХII в, провозгласившему и повторившему «теорию солнца и луны» («священства» и «царства»), а затем к выходцам из полууниатской среды Западной Руси (Епифанием Славинецким, Симеоном Полоцким и др.), второй – к протестантствующим иерархам эпохи Петра I, вроде архиепископа Феофана (Прокоповича) и своеобразному «синодально-консисторскому» богословию. К числу «теократов», а, точнее, «иерократов» (сторонников неограниченной власти духовенства; иногда это называют «клерикализмом») относился, к сожалению, и выдающийся церковный деятель ХХ века архиепископ (затем митрополит) Антоний (Храповицкий, 1863-1936). Потомок старинного московского рода, будучи еще юношей-гимназистом, он был глубоко потрясен публичной речью Ивана Аксакова на предсмертные слова Императора Александра II «Домой, домой!», которые выдающийся славянофил понял как призыв к отказу от всего послепетровского государственного и церковного наследия. Окончив затем Санкт-Петебургскую духовную академию и прияв иноческий постриг, епископ, затем архиепископ и митрополит Антоний, будущий глава Русской Зарубежной Церкви, отдал всю жизнь борьбе за идеал, который он видел в кратком историческом периоде правления Патриарха Никона. Уже в начале 1905 г. архиепископ Антоний составил проект доклада Императору о созыве Поместного Собора и избрании Патриарха. После обсуждения на Синоде доклад был подан Николаю Второму, который в связи с революционными событиями счел нужным рассмотрение этого вопроса отложить. Митрополит Антоний также высказывался за исключительную власть епископов в Церкви, полагая, что только они могут членами Поместного собора. Место в Церкви мирян сводилось практически к нулю, а Православного Императора, который не только в синодальную эпоху, но и в Византии, и в Московском Царстве был «епископом внешних дел Церкви», резко умалялось. Некоторые усматривали в его воззрениях папоцезаризм, как и у Патриарха Никона. Тот же самый о. Павел Флоренский вспоминал: «В церковных кругах, считающих себя правилами благочестия и столпами канонической корректности, с некоторых пор стараниями главным образом архиепископа Антония (Храповицкого) стала культивироваться мысль о безусловной необходимости неограниченной церковной власти и склонность к светской власти так или иначе коллективной, например, ограниченной коллективно выработанной конституцией или решениями того или иного представительного органа». Корень этих политических взглядов митрополита Антония – в его взглядах богословских. Уже в своем «Полном собрании сочинений» (Казань, 1900), в которое вошли более ранние работы «Психологические данные в пользу свободы воли и нравственной ответственности» (СПб, 1887), «Нравственная идея догмата Пресвятой Троицы» (Казань, 1898) и др., а затем в завершенной в 1917 г. книге «Догмат искупления» митрополит Антоний высказывает мысль о том, что Искупление рода человеческого произошло не на Голгофском Кресте, а раньше, в «Гефсиманской молитве»: «Должно думать, что в ту, Гефсиманскую ночь мысль и чувство Богочеловека объяло всех падших людей в числе их многих миллиардов и оплакало с любовью и скорбью всякого в отдельности, что, конечно, было доступно только сердцу Божественному, всеведущему. В этом и состояло наше искупление… Мы уверены, что тяжкие муки Спасителя в Гефсимании происходили от созерцания греховной жизни и греховной настроенности всех человеческих поколений и что слова Господни: «Да мимоидет от Меня чаша сия» – относятся не к предстоящему Ему Распятию и смерти, а именно к этому совершенно было подавившему Его настроению глубокой скорби за столь любимый Им грешный человеческий род». Согласно митрополиту Антонию, сама крестная смерть Его была нужна только для того, чтобы верующие оценили степень Его страданий. Эти же взгляды на Искупление разделял и ученик митрополита Антония архиепископ Финляндский (а затем митрополит) Сергий (Страгородский, 1867-1944), будущий Патриарх Московский и всея Руси (РПЦ), автор работ «Православное учение о спасении» (Сергиев Посад, 1895), «Вечная жизнь как высшее благо» (М., 1895), «Закон Божий, написанный в сердце человека» (СПб, 1904), «Слова и речи» (СПб, 1905). В своей книге «Пути русского богословия» прот. Георгий Флоровский определил такие взгляды как «моралистический психологизм» (сам митр. Антоний называл это «нравственным монизмом»). Корни его, наметившиеся в ранних работах еще иеромонаха Антония, безусловно, западные, хотя лично он и противопоставлял их «теории искупления» Ансельма Кентерберийского. На самом деле, перед нами продолжение т.н. «антропологических вопросов» блаж. Августина, заложивших основу «христианского гуманизма», причем, если сам Августин не противопоставлял свои положения онтологическому и мистическому подходу Восточной Церкви, то у архиепископов Антония и Сергия нравственно-антропологическая сторона господствует над всем – вполне в духе «боголюбцев» XVII в. Отсюда и скрытый до времени антимонархизм, вытекающий из «крестоборчества» («Крест Царем держава», как поется в светильне праздника Воздвижения Честнаго и Животворящаго Креста Господня), и стремления к иерократии как руководству над любой земной властью.

Подмена православной онтологии «христианской антропологией», являющейся основой «гуманизации богословия», одной из главных причин Февраля, особенно хорошо заметна в «светской», «академической» богословской науке. Хорошо известны имена Михаила Михайловича Тареева (1867-1934), Виктора Ивановича Несмелова (1863-1937), уже прямо в той или иной степени проводивших «ревизию» всего святоотеческого наследия. У М.М.Тареева это наиболее явно в его трудах «Философия евангельской истории» (Сергиев Посад, 1903), «Основы христианства. Система религиозной мысли» (тт.1-5, Сергиев Посад, 1908-10). «Спекулятивно-аскетическому» наследию Святых Отцов, которое он относил к «гностицизму», Тареев, с недоверием относившийся даже к догматическому богословию, противопоставлял «чистое Евангельское учение», персонализм даже не в католическом, а в протестантском духе, опирающийся на «чисто личное понимание христианства», вполне, на самом деле, в духе Г.С.Петрова. Не случайно после Февраля, в 1917 г. именно он после смещения о.Павла Флоренского был назначен на пост редактора «Богословского вестника». На «человеческое, слишком человеческое» опирается и более «гностический» (если пользоваться терминологией М.М.Тареева) В.И.Несмелов. В своем труде «Наука о человеке» (тт.1-2, Казань, 1898-1903) Несмелов, специалист по наследию св. Григория Нисского, не опускается до отрицания святоотеческого наследия, но при этом строит свою «систему», основанную на своеобразной экзистенциальной диалектике «заблуждения» и «восстановления», которая тоже сводится к чисто индивидуальному опыту. В своем труде «Пути русского богословия» прот. Г.Флоровский замечает, что В.И.Несмелов почти ничего не говорит о Церкви, а таинства толкует «чисто психологически». Конечно, не все «академические богословы» той поры столь удалялись от церковного Предания. Критик протестантизма и исследователь православного истолкования архитектуры и истории ветхозаветного храма, переводчик трудов преп. Максима Исповедника, профессор Московской духовной академии Митрофан Дмитриевич Муретов (1851-1917), в своих трудах «Четвероевангелие» (М., 1900), «Новый Завет как предмет православно-богословского изучения» (Сергиев Посад, 1915) дает совершенно иное толкование соотношения Писания и Предания, опыта Церкви и опыта индивидуального. В основе религиозного опыта, отмечает М.Д.Муретов, всегда лежит вера: «Как многочисленные и разнообразные возражения против подлинности и достоверности Евангелия нисколько не поколебали веры в него у истинных христиан, так и наоборот – вера в подлинность и достоверность Евангелия совсем не гарантирует веры в само Евангелие». По Муретову, «вера – зерно (горчичное), а наука – разработка уже готовой почвы и уход за уже постоянным зерном – растением».

Трещины, уже давно возникшие в русском богословии, дали особо себя знать в ходе так называемых «имяславских споров», возникших после появления в 1907 году книги инока схимника Илариона (Домрачева, 1845-1916) «На горах Кавказа». Деньги на издание книги дала Великая Княгиня Елисавета Феодоровна по рекомендации оптинского старца Варсонофия (Плиханкова, 1845-1913, прославлен РПЦ в чине преподобных в 2000 г.). Книга эта, приобретшая большую популярность и выдержавшая еще два издания, в 1910 и 1912 гг., в некотором роде является продолжением «Откровенных рассказов странника» и повествует об умной молитве – в духе св. Григория Паламы, преп. Симеона Нового Богослова, преп. Максима Исповедника и других Отцов Церкви. Благодаря умной молитве подвижник становится вместилищем Самого Бога, которой вселяется в его душу и преображает естество: «Это есть обильное излияние благодатного состояния и радости о Бозе Спасителе своем, свидетельствуемое искренней любовью к Богу и ближним и готовностью на всякое доброе дело. Выражением сего состояния служит непрекращаемость внутренней молитвы, когда она уже не ограничивается ни временем, ни местом, ни другим чем внешним, а производит свое, ни для кого не зримое действо во глубине духа <…> И тогда Христос Бог, яко Искупитель и Спаситель наш, нисходит в человека Своими благодатными дарами, соединяется с ним своими Божественными силами, яже к животу и благочестию и как бы творит в нем для Себя постоянную обитель, так что человек становится храмом Духа Божия, церковью Бога жива, един дух есть с Господом». В книге, написанной в форме беседы двух старцев-пустынников, высказывается и развивается мысль о том, «что в имени Божием присутствует Сам Бог – всем Своим Существом и всеми Своими безконечными свойствами. Имя Божие, утверждает инок-схимник Илларион, «как бы воплощается человек ясно ощущает внутренним чувством своей души в Имени Божием Самого Господа». Это происходит прежде всего в умной молитве. «Господь Сам не отделяет пресвятого Имени Своего от Святейшего Существа Своего. И рече Моисей ко Господу: яви ми славу Твою. Отвеща Господь: Аз предъиду пред тобою славою Моею и воззова о имени Моем: Господь пред тобою» (Исх., 33:18-19). Книга предваряется «предупреждением Афонских подвижников в начале ХХ века» – «Россия погибнет, если перестанет почитать Имя Божие».

Книга вызвала резкие возражения значительной части духовенства. Противники книги (в том числе среди афонских иноков) доказывали, что сущность Божия неименуема, Имя Божие есть отношение твари к Богу, «истолкование чего-либо о Боге, а не Сам Бог», есть своего рода дар Бога твари. Они также сочли многие положения книги языческими и пантеистическими.

Главным пропагандистом книги «На горах Кавказа» стал иеросхимонах Антоний (Булатович, 1870-1919), автор книги «Апология веры во Имя Божие и во Имя Иисуса» (М., 1913), «Моя борьба с имяборцами на Святой Горе» (1916-1917), «Моя мысль во Христе. О деятельности (энергии) Божества (Пг., 1914) и др. Иеросхимонаха Антония считают основателем «нового» течения в богословской мысли – «имяславия», наиболее авторитетным противником которого стал архиепископ Антоний (Храповицкий), объявивший его ересью. В 1912 г. решением Святейшего Синода книга «На горах Кавказа» была запрещена в России. В 1913 году имяславие было осуждено Константинопольским патриархатом, объявившим его «пантеизмом». В мае 1913 г. состоялось заседание Синода под председательством митрополита Санкт-Петебургского Владимира (Богоявленского), на котором были заслушаны доклады архиепископа Антония (Храповицкого), архиепископа Никона (Рождественского) и канониста Сергея Викторовича Троицкого (1878-1972), и «ересь имябожников» была осуждена. В июне архиепископ Никон в сопровождении воинских частей направился на Афон для выселения оттуда имяславцев. В результате часть иноков покинула Святую Гору, а часть подписала документы с осуждением имяславия. Однако, уже в феврале 1914 года имяславцы были приняты Государем Николаем Вторым, который высказал интерес к их идеям и духовному пути. Государь, в точном соответствии со своим каноническим статусом оградителя Церкви от ересей и «епископа внешних дел» обещал способствовать разрешению спора. 7 мая 1914 г. под председательством митрополита Макария (Невского, 1835-1926, причислен к лику святых РПЦ в 2000 г.), лично близкого к Государю, Московская Синодальная Контора произвела суд, решение которого до сих полностью не разглашено: 10 мая оно было частично признано Синодом, который позволил имяславцам занимать посты в Церкви без совершения покаяния, но при этом определил, что само учение следует все еще считать ересью. В дальнейшем вопрос об имяславии стоял в повестке дня Собора 1917-18 гг., но так не был разрешен из-за закрытия Собора. В известном смысле это было промыслительно.

Имяславский спор – пожалуй, единственный действительно серьезный богословский спор ХХ века, и это, пожалуй, единственный вопрос, достойный обсуждения Вселенским Собором также и в наше время. Кроме того, надо отметить, что имяславие оказало огромное влияние на развитие русской науки (философия А.Ф.Лосева, т.н. Московская математическая школа и т.д.). Однако само его возникновение и те чисто принудительные формы, в каких его пытался разрешить Синод, сам при этом все время настаивая на «свободе» Церкви от Царской власти, свидетельствуют о глубочайшем духовном неблагополучии, поразившем русскую иерархию. В той «отчужденности» Царской Семьи от епископата, в которой ее до сих пор часто обвиняют, это было, пожалуй, последней каплей.

В чем причина «богословско-гносеологического» падения, предшествовавшего Февралю? Понять это можно только через обращение к древней, дораскольной традиции. А, следовательно, тщательному анализу должны быть подвергнуты богословские и историософские позиции не только представителей господствующей Греко-российской Православной Церкви, но и старообрядцев, разумеется, тех, которые сохранили у себя священства и таинства (поповцев). Указ Императора Николая II «Об укреплении начал веротерпимости» от 17 апреля 1905 г., направленный, прежде всего, на будущее преодоление раскола XVII в., открыл широкому читателю возможность услышать старообрядческую точку зрения, в том числе по богословским вопросам. И здесь прежде всего надо выделить книгу известного старообрядческого (поповца Белокриницкого согласия) писателя Ф.Е.Мельникова «Блуждающее богословие», появившуюся в 1911 году. Федор Евфимиевич Мельников (1874-1960) указал на огромное количество взаимопротиворечащих положений в официальном «синодальном» богословии, накапливавшихся со времен Собора 1666-67 гг. «С самого начала своего русская церковь, реформированная Никоном, бывшим патриархом, – вступила на путь богословских блужданий и до сих пор идет этим путем». Ф.Е.Мельников показывал, что в отношении к основным догматам и таинствам – крещению, покаянию, браку – «синодальное богословие значительно ближе к римо-католицизму, чем не только дораскольная русская, но и современная греческая церковь. Не выяснено даже само понятие «православия», – указывает он. Прямо воспринято католическое учение о церкви учащей (епископат, клир) и церкви учимой (мiряне). И многое, многое другое… Это понимали и наиболее дальновидные представители господствующего исповедания, видевшие, что намечавшиеся реформы Церкви, прежде всего, восстановление Патриаршества, не дадут ничего без восстановления подлинного Православия. Так, епископ Евдоким (Мещерский, 1869-1935) в книге «На заре церковной жизни» (1909) писал: «Предстоит огромная тяжелая работа, хотя бы, например, в деле освобождения нашей богословской мысли от наложенных на нее пут. Да и это ли одно? Ведь все наше богословие столетиями было в плену у латинства. Сколько потребуется работы, сколько усилий для того, чтобы освободить наше богословие от римских объятий. Этот плен, эти объятия не лучше, если не хуже, плена мирского».

«Золотой век старообрядчества», как часто называюг короткий промежуток между 1905 и 1917 гг. пробудил широкий интерес всего русского общества к своим дораскольным корням. Особо следует отметить популярность книги В.Г.Сенатова «Философия истории старообрядчества» (М., 1908). Сам автор, Василий Гаврилович Сенатов, единоверец ( то есть член Господствующей Церкви при соблюдении старого обряда ), в какой-то степени полемизировал с Ф.Е.Мельниковым, писавшем о пропасти между дораскольной и «никоновской» Церковью. Нет, отвечал своей книгой В.Г.Сенатов, «Старообрядчество далеко не ограничивается группою тех людей, которые числятся старообрядцами, сами себя сознают таковыми и принадлежат к определенным старообрядческим согласиям». Нет, отвечал он далее, он не единоверцев даже имел в виду, и даже не тех «криптостарообрядцев», которых по статистике было до 60% повсюду восточнее Москвы, но они формально не были «записными». «Обратим внимание на святыни Кремля, в смысле религиозном и в смысле историческом. Поставим вопрос прямо, ребром: никоновские реформы имеют ли какое-либо, хотя бы самое отдаленное, место в общем представлении или святости Кремля?» Сенатов, по сути, говорит о здоровой, народной природе как основе Русской Церкви, о «консервативном» «молчаливом большинстве»: «Разберитесь в тайниках души православного, очистите ее от всего наносного, случайного и временного – и перед вами окажется старообрядец чистейшей воды». В чем же вся трагедия? Автор отвечает безкомпромиссно: «Никоновские реформы имели то значение, что ими русский народ отстранен от непосредственного участия в делах церковных и накопленные в течение долгих веков религиозные знания отодвигались куда-то в сторону. Наряду с этим главенствующее значение получала безконтрольная воля и власть иерархии и взамен народного веропонимания выдвигалось на первое место понимание иное, принесенное из чужих стран». Обратим внимание: речь у В.Г.Сенатова идет не об «освобождении Церкви» от Царского Самодержавия, к чему все время клонились более тайно иерархи и более явно «нижние чины», а совсем о другом – о том, что на протяжении веков соборность Церкви и народная вера подменялись «волей и властью иерархии». Этого не мог не понимать Государь, и именно этим объясняется недоверие его, и особенно Государыни к епископату, в том числе и к идее Собора, возглавляемого только епископатом.

Так около Царской Семьи появился Григорий Ефимович Распутин (Новых, 1869-1916). Если мы говорим о литературных памятниках эпохи, то среди них не можем не назвать написанное старцем Григорием «Житие опытного странника» (1907). Книга, также выдержанная в стиле «Откровенных рассказов странника», учит жить «не по букве». Кто «по букве прошел», тому «не приходится к Богу взывать». Пишет Григорий Ефимович и об умной молитве, которую при этом не следует противопоставлять храму, «потому что там отпускаются во храме грехи». По поводу тех, кто обвинял его «как поборника самых низких и грязных сект», Григорий Распутин говорит, что «архиерей тот не был на опыте». Он много пишет о посещении им святых мест, его устами, по сути, говорит вся странническая, бродячая Русь. Можно сказать, что перед нами совершенно особая духовная литература – духовная литература мiрян.

К таковой безусловно относятся – хотя они и полностью отличны по жанру – и труды Сергея Александровича Нилуса (1862-1929). Его книги «Великое в малом и антихрист как близкая политическая возможность» (1902), «Сила Божия и немощь человеческая» (чч. 1-2, Сергиев Посад, 1908), «Святыня под спудом. Тайны православного монашеского духа» (Сергиев Посад, 1911), «На берегу Божией реки» (Сергиев Посад, 1911), «Близ грядущий антихрист и царство Диавола на земле» (Сергиев Посад, 1911), «Близ есть при дверех» (январь 1917 г.).

С.А.Нилус известен как духовный писатель, агиограф и публицист. Он деятельно участвовал в прославлении преподобного Серафима Саровского в 1903 году, его стараниями увидела свет известная «Беседа Мотовилова с Серафимом Саровским о цели христианской жизни». Не пост, не молитва, не воздержание, хотя все это необходимо, – утверждает в пересказе беседы со своим «служкой» великий новопрославленный русских святой, – но «стяжание Святаго Духа Божия», причем, не в воображении, а физически и явственно, и есть эта цель, доступная для людей всякого звания и чина, не только иноков, но и мiрян, не только девственников, но и брачных. Это, собственно, и есть идея «обожения», которую проповедовали древние Отцы, афонские исихасты и русские заволжские старцы. Опубликовавший эти беседы Сергей Александрович Нилус и стремился уже в собственных книгах рассказать о людях, которые сумели стяжать это «великое в малом», причем, не в древности, а вокруг нас.

«Питомец либеральных веяний 60-х годов, окончательно обращенный к вере прав. Иоанном Кронштадтским», как он сам себя называет, С.А.Нилус принимает решение посвятить себя духовному писательству. Главная, если можно так сказать, мысль его творчества, – о том, что «вся жизнь человека… есть одно сплошное, великое и без помощи Божественного откровения неизъяснимое чудо». Книга «Великое в малом» посвящена прав. Иоанну Кронштадтскому. Очень много в ней – о преподобном Серафиме Саровском, других подвижниках Русской земли. В книгу включена как бы вторая книга «Антихрист как близкая политическая возможность». Нилус, на основании исследования святоотеческих творений в сопоставлении с нараставшей политической опасности революции, по сути, впервые за многие десяти- и даже столетия (правда, незадолго об этом же, хотя и очень расплывчато, написал в «Трех разговорах» В.С.Соловьев) открыто заговорил о том, что «прежде Страшного суда должен на короткое время придти антихрист, которого в качестве всемирного владыки должно принять фарисейство и книжничество, доселе руководящее судьбами еврейского народа, и должно его принять, как восстановителя царства Давидова». Нилус также публикует ранее им же анонимно и в сокращении опубликованные в бессарабской газете «Знамя» под заголовком «Программа завоевания мира евреями» так называемые «Протоколы сионских мудрецов», помещенные в мистико-эсхатологический контекст.

Он получил эти «Протоколы» во Франции, где ранее некоторое время жил в связи с затруднительной семейной ситуации, и был убежден в их подлинности. В дальнейшем он писал, что публикация была «встречена молчаливой ненавистью всей преданной Сиону прессы и полным едва ли не только легкомысленным невниманием со стороны тех, что призваны были Государем ведать дела управления Царства Русского». Сам Император Николай II оставил на полях пометы «Не может быть сомнений в их подлинности», однако, после проведенного подробного полицейского расследования не разрешил использовать их в широкой пропаганде против революции, среди руководителей которой выходцы из еврейской среды составляли подавляющее большинство.

Отношение церковной иерархии к данному вопросу всегда было крайне двойственным. Что касается «Протоколов», то только архиепископ Вологодский Никон (Рождественский), епископ Полтавский Феофан (Быстров, 1879-1940), бывший одно время духовником Царской Семьи, и о. Иоанн Кронштадский одобрили их публикацию. Друг Нилуса князь Н.Д.Жевахов (1874-1938), в 1916 и по 28 февраля 1917 г. товарищ обер-прокурора Святейшего Синода, в своих воспоминаниях свидетельствует об «отрицательном отношении к книге церковных кругов» и «большинства иерархов». Это вообще связано с глубинно двойственным отношением к евреям как, с одной стороны, историческим врагам Церкви, с другой – остающимся, по мнению иерархов, избранным «народом Писания». Позиция архиепископа Антония (Храповицкого), пожалуй, в этом смысле была наиболее яркой. Он, с одной стороны, обличал участие евреев в революции и даже вообще называл ее «еврейской», с другой, фактически отказывал русским людям в праве оказывать ей сопротивление. В своей знаменитой проповеди 1903 г. «К кишиневскому бедствию» он произнес слова: «Если бы иудеи все приняли веру Христову, то от нее отреклись бы язычники, ненавидевшие евреев. Если бы евреи все уверовали, то и мы, братья, не были бы христианами, а кланялись бы Юпитеру и Венере, Перуну и Велесу, как наши поганые предки». При том, что сам же архиепископ (а затем митрополит) Антоний, как и многие другие иерархи, состоял в «Союзе русского народа» и других правых организациях. Все это, безусловно, накладывало отпечаток на всю предреволюционную обстановку в России.

История Руси была даже для лучших представителей церковной иерархии историей «наших поганых предков», а революционеры-богоборцы оставались «избранным народом». Увы, это не частные мнения, это общее мiровоззрение. Самое страшное, что его наличие предопределено. Не стоит закрывать глаза – это так.

В 1906 г., когда С.А.Нилус женился на Елене Александровне Озеровой (1855-1938), фрейлине Императрицы, ему было от имени Государя предложено принять духовный сан и стать духовником Царской семьи, однако, этому воспрепятствовали некоторые обстоятельства его прежней личной жизни, «разоблаченные» как раз ко времени окончательного решения. После этого Нилусы покинули столицу и поселились возле Оптиной пустыни.

В своей текущей, последовавшей за публикацией книги, публицистике С.А.Нилус жестко выступал за сохранение и укрепление Самодержавия, против революции и поддерживающих ее либералов. Книги же, которые он в это время выпускает, во многом другом. Они состоят из лирических очерков, жизнеописаний иноков – и святых, и простых -, юродивых, блаженных, всех тех и всего того, что живет «не на высотах человеческого разума, а в тайниках сокровенных еще нетронутого человеческого сердца». Они близки старой русской духовной словесности – житиям, «хожениям» и т.д. – при том, что в них вкраплены современные бытовые и газетные материалы, древнее плетение словес соединяется с репортажем, что создает своеобразный новый художественный стиль. И все это время он работает над книгой «Близ есть при дверех», которая выйдет как раз за месяц до февраля, и будет сразу же запрещена новой властью.

Болезнь была уже слишком и слишком давно запущена. В обоих смыслах этого слова: запущена в Россию и «запущена» в смысле «неизлечимо застарела».

( Продолжение следует )

С.Позднышев. Распни Его. Париж, 1952, с. 9.

Цит. по Плотица А.И. О.Иоанн Кронштадтский. Его мнение об иноверцах и иностранцах. М., 1915, с. 25-27.

Сурский И.К. «Отец Иоанн Кронштадтский». Белград, 1938, гл. 35.

Архиепископ Серафим (Соболев). «Искажение православной истины в русской богословской мысли». София, 1943, с. 171-228.

Флоренский П.А. Сочинения в четырех томах. Т. 1, М., 1994, с. 220.

Свящ. Павел Флоренский. «Философия культа», с. 293.

Прот. Георгий Флоровский. «Пути русского богословия». Париж, 1937.

Прот. Георгий Флоровский. Указ. соч. с. 449.

См. Материалы для истории антиеврейских погромов в России. Т. 1, Пг, 1919, с. 353-358.

Оставьте комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Яндекс.Метрика