Духовная традиция государственной власти в России.

1. О сегодняшней парламентской демократии в РФ.…Плохо, конечно же, когда вместо рук и ног – протезы, но когда и вместо головы – протез, это уже грозит организму гибелью. А разве именно не такова, например, наша нынешняя «демократическая» Дума, лишний раз показывающая, к чему, к какой реальной сути подобного типа власти приводит страну идеальное понимание демократических институций – при достаточно греховном состоянии нашего общества?Мы, казалось бы, должны были ныне — на новом («постсоветском») витке своей истории — совершить его вокруг своей русской традиционной «святорусской» оси в единственном стремлении возродить наше подлинное Отечество, свой христианский и только в этом случае подлинный Русский дом, а вместо этого наблюдаем в большинстве своем чисто гоголевские типажи в «нашей» Думе – и соответствующую же политику (а об экономике уж лучше и вовсе умолчать)! Увы – такова в конце концов воля народа…

Каковы же нынешние результаты демократии у нас? Разве строится ею наш общероссийский Дом?Тысячи соблазнов вопиющей бездуховности, тысячи социально-политических фантазий отвлекают нас от этого единственного ныне важного для всех нас общенародного дела; и точно так же тысячи фальшивых политиканов, растлителей русской души и расхитителей российского добра, клянутся в любви и верности якобы «России», всячески изголяясь в заведомо лживой политической демагогии, затемняя своей пустой (то реликтово полусоветской, то не менее ныне модной полулибертарианской) болтовней сознание нации.

Вопиюще замечательна в этом отношении и священная корова нашей демократии — Государственная Дума.

Увы, с Государственной Думой, как известно, нам всегда не везло — и с ее самыми первыми созывами, к 1917 году промотавшими в конце концов «ту» Россию, и с нынешними, похоже, точно так же проматывающими «эту»… По-видимому, такое качество Думы для нашей страны есть воистину «родовой» — и неизменно уродливый — признак.

В связи с этим — немного учительницы-истории…

Весьма и любопытно, и поучительно, как, например, характеризовали Думу еще «той» России, «которую мы потеряли», два — не последних и по уму, и по творческой интуиции, и по определенному умению смотреть в корень вещей — представителя тогдашнего «электората».

Первый из них — философ-профессор, бывший марксист, участник Всероссийского Поместного Собора 1917—1918 гг., ставший впоследствии одновременно священником и, так сказать, «свободным богословом» (скорей — фантазером-публицистом на религиозные темы), протоиерей Сергий Булгаков.Вспоминая позже в автобиографии одно из посещений им «оплота» российского парламентаризма еще дореволюционной поры, он так передал свои впечатления от этого заведения: «Из Гос. Думы я вышел таким черным, как никогда не бывал. И это было понятно. Нужно было пережить всю безнадежность, нелепость, невежественность, никчемность этого собрания, в своем убожестве даже не замечавшего этой своей абсолютной непригодности ни для какого дела, утопавшего в бесконечной болтовне, тешившего самые мелкие тщеславные чувства.

Я не знавал в мире места с более нездоровой атмосферой, нежели общий зал и кулуары Гос. Думы, где потом достойно воцарились бесовские игрища советских депутатов… И нет достаточно сильных слов негодования, разочарования, печали, даже презрения, которые бы мне нужны были, чтобы выразить свои чувства. И это — спасение России…» (Протоиерей Сергий Булгаков. Автобиографические записки.)

А вот мнение второго, всегда весьма трезво мыслившего русского человека — философа и эссеиста В. Розанова, так подводившего итог деятельности «той» Думы (в одном из писем 1918 г. — причем в ставшей уже «классической» формулировке): «В 14 лет Государственная Дума промотала всё, что князья Киевские, цари Московские и императоры Петербургские, а также сослуживцы их доблестные, накапливали и скопили в тысячу лет.

Ах, так вот где закопаны были “Мертвые души”. А их всё искали…— Зрелище Руси окончено. — “Пора одевать шубы и возвращаться домой”.Оглянулись. Но ни шуб, ни домов не оказалось.Россия пуста. Боже, Россия пуста.

Продали, продали, продали. Государственная Дума продала народность, продала веру, продала земли, продала работу. Продала, как бы Россия была ее крепостною рабою. Она вообще продала всё, что у нее купили. И что поразительно, она нисколько себя не считает виновною, и “кающегося дворянина в ней нет”. Она и до сих пор считает себя совершенно правою и вполне невинною» (Из письма В.В. Розанова Э. Голлербаху от 26 августа 1918 г.).

Что ж — почти явные параллели напрашиваются сами собою, когда смотришь на преимущественно (и даже не слишком скрываемые) лоббистски-шкурные «труды и дни» Думы сегодняшней… И пусть не применяя, пожалуй, к «этой» Гос. Думе весьма резких формулировок, характерных для двух упомянутых «старорежимных» публицистов в отношении Думы дореволюционной (еще более решительные их эпитеты, пожалуй, всё-таки стоит опустить), тем не менее единственное, по существу, что позволительно сказать о сегодняшней Думе, например, в целом (исключения в депутатском корпусе можно пересчитать по пальцам — обеих ли рук?), так это то, что в сравнении с «той», проклюнувшейся еще в 1906-ом, она, безусловно, гораздо хуже…

Сегодняшняя Дума (как, заметим, точно так же и Совет Федерации) в основном представляет собой всероссийский клуб — или политических демагогов (пытающихся убеждать и себя, и окружающих в якобы самом неподдельном своем «единоросском» патриотизме), или же более-менее откровенных пройдох разного калибра (нередко же депутат — классическая смесь того и другого).

Причем зачастую это всё те же бывшие совково-партийно-комсомолистские номенклатурщики, уже раз «опустившие» нашу страну, но ловко избежавшие тогда вполне заслуженной ими люстрации (запрета на государственно-политическую деятельность), оказавшейся, увы, немыслимой в условиях постсоветской (и всё еще до сих пор фактически остающейся полусоветской!) России.

Понятно, что за сохранившееся для них и по сию пору место «под политическим солнцем» всё так же втихую разоряемой ими страны они готовы платить самой откровенной натурой… И потому вполне естественно, что значительнейшая часть всей этой безликой и вязкой депутатской массы — суть заведомо проолигархические (самого разного уровня «олигархизма» — от «центрального» до «местного») «шестерки», коррупционеры-профессионалы и предельно циничные дельцы-лоббисты различного калибра, подобно «ночным бабочкам» всегда готовые удовлетворить политико-экономический заказ любого клиента с тугим кошельком или же с большой «государственной печатью». И редко-редко здесь действительно делается что-то для подлинной пользы России…

Таковы реальные результаты демократии в современной «Эрэфии», хотя лозунги, озвучиваемы для «демоса», выглядят, казалось бы, весьма возвышенно и человеколюбиво.

И в этом смысле итоговая мысль статьи о. Филиппа (при всем его стремлении к предельной гражданской толерантности), – мысль, явно проступающая между строк, одна: демократия как последовательная идеология есть антидуховный соблазн, в пределе своем скатывающий всякое общество, государство, власть к полностью антихристианскому пониманию бытия и к печальным итогам последнего. Во многих случаях мы уже наблюдали это в европейской истории, а не за горами то время, когда увидим кое-что еще и похлеще… Потому же вполне закономерен и результат, наблюдаемый на всем протяжении последнего столетия воинствующего демократизма, а теперь реально ощутимый и нами — вот уже столько времени всё ещё «…мы стоим на распутье. Нас, — как еще давным-давно скорбел о нашем духовно-историческом беспамятстве И. Солоневич, — тянут кто куда, во все сто пятьдесят сторон, предусмотренных ста пятьюдесятью вариантами самомоднейшей науки. В какой степени предосудительно желание бороться против всяких экспериментов на живом теле России? На наших живых или полуживых телах, на телах наших детей и внуков? Почему из всех ста пятидесяти рецептов все сто пятьдесят считают себя совершенно правоспособными, и только один рецепт — проверенный веками — отметается как реакция, как утопия, или, еще лучше, как реакционная утопия? Неужели традиция тысячелетий не имеет права на представительство? Неужели, заслуженно гордясь нашей Родиной, мы имеем какое бы то ни было логическое право утверждать, что люди эти, Родину построившие, были сплошными глупцами и что из всех мыслимых и испробованных практикой форм правления они выбрали самую реакционную? И что именно философия, революция, социализм, коммунизм и дали нам, наконец, настоящий “прогресс”? И вот “прогрессируем” мы со ступеньки на ступеньку — в подвалы НКВД, в лагеря… в бездомность, в бесперспективность, в безнадежность… Куда нам “прогрессировать” еще? Может быть, лучше бы заняться реакцией… как-то найти и отстроить свой собственный, в истории беспримерный дом? Не трудовое общежитие и не функциональную казарму, а просто дом? И двигаться не “вперед, вперед, вперед”… а назад — к себе домой?» (Солоневич И. Указ. соч. С. 50)

Только возвращение нации к своей религиозно-национальной, подлинно русской государственнической традиции, только всеобщее примирение на основе общей нашей многовековой любви, нашей сердечной привязанности к великой православной России, к нашей Родине, к Родине наших славных предков, может спасти и нас самих, и наших многовековых спутников — остальные коренные народы — от окончательной гибели, рассеяния и вполне возможного рабства в будущем, уже сегодня готовящемся нам безбожными глобалистскими тенденциями падшего мира.2. Об идее монархической формы правления в России: оценки, духовный смысл и перспективыЗа более чем тысячелетие исторической жизни Руси-России нам было самым прямым образом доказано, что без христианской системы духовно-нравственных ценностей, без евангельских «небесных» ориентиров на земном пути нашего Отечества — ему (ни как здоровому государственному организму, ни как подлинно цивилизованному гражданскому обществу) не быть! Это хорошо чувствовали и понимали наши далекие предки; за воцерковленность своей Родины и ее жизнь во Христе шли на муки и смерть — что во времена татаро-монгольского, что во времена большевицкого ига — бесчисленные сонмы мучеников и исповедников веры; о необходимости православного содержания и самого смысла нашей жизни — как единственном залоге сохранения самόй Русской Земли — говорит и преимущественно христианская история истинной России — Святой Руси.

Именно таким мировидением — через живое Боговéдение и Боговúдение — и определялась в целом, даже несмотря на немалые свои исторические грехи, вся российская государственная и общественная жизнь на протяжении многих веков.

«Святорусской» своей душой жил и сам народ; на нее во многом ориентировались и формы его государственности — как освященной самой Церковью православной монархии, которую Церковь в глубине своего государственнического правосознания всегда признавала и признает единственно духовно-легитимной, Самим Богом установленной и дарованной человечеству, церковно-правовой нормой государственной власти!

При этом и российское Самодержавие несло в себе — до самого своего трагического перерыва, наступившего с февральской революцией 1917 года — немыслимый для сегодняшних «духовно-свободных цивилизаций» заряд христианского, достаточно реального идеализма и кажущегося сегодня столь наивным совестливого милосердия.

И неудивительно поэтому, что многие лучшие и умнейшие люди России, подлинные ее патриоты, были всегда глубоко преданы идее Самодержавия, являясь вполне сознательными и последовательными монархистами.

О духовном смысле монархии весьма точно высказался еще поэт В.А. Жуковский, отмечавший, что идеальная, предельная суть Самодержавия есть «…Правда, правда, Божия правда — и более ничего. Вот тайна верховной власти и самое легкое средство властвовать: умей только во время, не обманывая себя никакими софизмами, верующим, полным страха Божия сердцем применять Божию правду к делам человека. Самодержец неограничен в исполнении Божией правды; монарх более или менее ограничен постановлениями, которых сохранение, раз признанное, принадлежит уже Божией правде; республиканское правительство так же точно подчинено закону Божией правды, как и самодержец. Никто не говори: моя воля; все должны говорить: воля высшая, и в ней видеть свою. Итак, ни самодержец, ни монарх, ни демократия не могут следовать одной собственной воле. И если свою волю кто из них признает главным источником власти, то из законного владыки он обращается в беззаконного деспота. Воля самодержца так же ограничена, как воля толпы, с тою только разницею, что на нем лежит наибольшая ответственность, ибо на одном его лице лежит все, тогда как монарх имеет своею подпорою и ограничением воли своей постановления, тогда как демократия не лицо, а масса, и ответственность лежит на всех вместе, а не на каждом особенно. Самодержец не имеет права быть самовластным; когда он говорит: я так хочу, он должен в то же время присоединять к этому слову: потому что Бог или Божия правда так хочет. Принимать свою волю за высшую волю есть святотатство; произвол есть нарушение Божией правды и самый опасный враг власти самодержавной, которая в своей чистоте есть высочайшее достоинство, какое только может иметь на земле человек смертный. Смирение христианское есть венец самодержавия; оно должно быть святейшею добродетелью самодержца, понеже между христианами он должен занимать ближайшее место к Богу Спасителю. Но, представляя Бога, он не есть Бог, а только самый могущественный исполнитель Божией воли, то есть Божией правды… Самодержец есть источник земного закона, но он сам не есть закон, а только выразитель закона Божия, который один закон, один верховная правда» (Полное собрание сочинений В.А. Жуковского в 12-ти томах. Т. XI. СПб., 1902. C. 36—37).

Замечательна и совместная пушкинско-гоголевская оценка духовно-государственного института монархии.

Так, Н. Гоголь, касаясь монархического устроения России и отмечая, что «Высшее значенье монарха прозрели у нас поэты, а не законоведцы», приводит трезвое мнение по этому поводу Пушкина, восклицая: «Как умно определял Пушкин значение полномощнаго Монарха! И как он вообще был умен во всем, что ни говорил в последнее время своей жизни! “Зачем нужно, говорил он, чтобы один из нас стал выше всех и даже выше самого закона? Затем, что закон — дерево; в законе слышит человек что-то жесткое и не братское. С одним буквальным исполнением закона не далеко уйдешь, нарушить же или не исполнить его — никто из нас не должен; для этого-то и нужна высшая милость, умягчающая закон, которая может явиться людям только в одной полномощной власти… Государство без полномощного Монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движением палочки всему подавал знак, никуда не пойдет концерт… блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласия!”…» (Из письма Гоголя к Жуковскому, 1846 г. («О лиризме наших поэтов»). Цит. по: Тальберг Н.Д. О Вере, Царе и Отечестве. Книга первая. М.: Изд-во «Правило веры», 2004. С. 587—588).

Заметим при этом, что такой пушкинский панегирик монархической форме правления стал вполне естественен для него в результате постепенного его духовного «взросления» — в период полного отхода поэта от юношески-наивной болезни «республиканства» и утверждения его в полном отвращении от любых форм «политического демократизма»…Конкретное воплощение той начальной стадии охватившей впоследствии всю Россию небывалой прежде «скорби» (ибо прежние бунты типа Пугачевского не пытались сокрушать самых основ российской государственности), — скорби, о которой не раз предупреждал преп. Серафим, можно видеть уже в известном восстании «декабристов» 1825 года: именно они впервые посягнули непосредственно на наш государственный имперский строй; и будущие основополагающие задачи большевиков — цареубийство и безбожное, «просвещенчески»-республиканское устройство — были уже вполне открыто заявлены «декабристами» в их политической программе.

Как никогда ранее, Запад смог оказать тогда свое разлагающее воздействие на оторвавшуюся от здоровых народных истоков жизни часть российского дворянства. Особенно способствовало этому состоявшееся во время Отечественной войны 1812 года близкое соприкосновение русских людей со значительно революционизированным и расцерковленным уже в ту пору западноевропейским обществом — с его лукавой и соблазнительной для многих либеральной идеей антихристианской псевдосвободы.

Поначалу идеи декабристов находили известную поддержку у части общества — недаром им одно время симпатизировал, например, молодой А.С. Пушкин (1799—1837). Однако для дворянской среды, в отличие от разночинцев, подобные настроения были не слишком характерны.

У того же Пушкина с ростом жизненного опыта достаточно скоро наступило полное духовное отрезвение. Он стал убежденным государственником-монархистом, последовательным «панславистом» (вопрошавшим в известном стихотворении «Клеветникам России»: «Славянские ль ручьи сольются в русском море?»); и со все более нараставшей душевной брезгливостью отзывался он о демократических началах в обществе, замешанных по большей части на эгоистическом индивидуализме — причем, как правило, с подспудной атеистической подоплекой.

Показательно, что уже незадолго до смерти, поэт, касаясь в одной из своих литературно-критических статей 1836 года сущности демократического «уложения» (то есть правления) в Америке, весьма резко утверждал, что среди «глубоких умов» прежнее, мало осмысленное уважение к этому «уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую — подавленное неумолимым эгоизмом и страстию к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество… родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму… такова картина…» (Пушкин А.С. Джон Теннер // Пушкин А.С. Полное собрание сочинений в девяти томах. Т. VIII. Изд-во «Academia», 1936. С. 234—235).

Но вернемся вновь к оценке Гоголем монархического правления, в которой он далее излагает уже собственный взгляд на монархию как таковую — в лице Российского Самодержца: «…страницы нашей истории слишком явно говорят о воле Промысла: да образуется в России эта власть в ее полном и совершенном виде. Все события в нашем отечестве, начиная от порабощения татарского, видимо клонятся к тому, чтобы собрать могущество в руки одного; дабы один был в силах произвесть этот знаменитый переворот в государстве, всё потрясти и, всех разбудивши, вооружить каждого из нас тем высшим взглядом на самого себя, без которого невозможно человеку разобрать, осудить самого себя и воздвигнуть в самом себе ту же брань всему невежественному и темному, какую воздвигнул Царь в своем государстве; чтобы потом, когда загорится уже каждый этой святой бранью и всё придет в сознание сил своих, мог бы также один, всех впереди, с светильником в руке, устремить, как одну душу, весь народ свой к тому верховному свету, к которому просится Россия» (Там же. С. 591—592).С искренним уважением и любовью пишет о России — как именно о великой Самодержавной Российской Империи — и известный историк Русской Церкви А. Карташев, которому довелось самому прожить в ней значительную часть жизни (до последовавшей затем вынужденной эмиграции после большевицкого переворота). Он особенно подчеркивает (говоря о России как, прежде всего, христианской стране), что это была — «не голая зоологическая сила, не чужеядная “акула” бесцельно, эгоистически поглощающего “империализма”, а мощный многонародный организм, носящий в себе благородное и святое призвание — явить собою лик христианского по духу и православного по стилю государства, т. е. максимально воплотить в человеческом общежитии правду Христову, которой всегда алчет и жаждет русская совесть. Достичь внутри мирного сожительства всех классов, племен, народов с их культурами и сообщить блага этого святорусского мира и миру внешнему, человечеству… Достичь силами, излучаемыми Православием, не стесняющим мирской, научной, хозяйственной, материальной культуры, но призывающим ее вдохновляться вечными заветами Евангелия, заветами правды и святости» (Карташев А.В. Воссоздание Святой Руси. М., 1991 (Репринт идания: Париж, 1956). С. 46).…Церковь уже с конца XVIII века почувствовала всю опасность начинающегося тайного подкопа со стороны доморощенных «просвещенцев»-«демократов», то обличая их устами святителя Тихона Воронежского, то разъясняя основы разумной, христиански-нравственной государственности — например, в проповедях и трактатах выдающегося церковного и государственного деятеля, святителя Филарета (Дроздова; 1782—1867), митрополита Московского.

Так Филарету принадлежит известное «Рассуждение о нравственных причинах неимоверных успехов наших в настоящей войне. 1813 г.» — посвященное, в частности, изложению взглядов святителя на внутренние основы православной государственности, на смысл государства как такового и на условия незыблемости последнего. Поскольку это вообще один из наиболее ранних трудов подобного аналитического характера в России, полезным представляется привести здесь хотя бы несколько отрывков, так сказать, принципиального характера — как своего рода пример «нравственно-политического» взгляда Церкви на проблему государства в целом.

В этом трактате Филарет пишет: «Что есть государство? Некоторый участок во всеобщем владычестве Вседержителя, отделенный по наружности, но невидимой властью сопряженный с единством всецелого. Итак, чем постояннее оно удерживает себя в союзе верховного Правителя мира соблюдением Его закона, благочестием и добродетелью, тем точнее входит во всеобщий порядок Его правления, тем несомненнее покровительствуется Им, тем обильнее приемлет от Него силы к своему сохранению и совершенствованию. Оставив Бога, оно может быть на некоторое время оставлено самому себе, по закону долготерпения, или в ожидании его исправления, или в орудие наказания для других, или до исполнения меры его беззаконий, но вскоре поражается правосудием, как возмутительная область Божией державы. <…>

Что есть государство? Союз свободных нравственных существ, соединяющихся между собою, с пожертвованием частью своей свободы для охранения и утверждения общими силами закона нравственности, который составляет необходимость их бытия. Законы гражданские суть не что иное, как примененные к особым случаям истолкования сего закона, и ограды, поставленные против его нарушения. Итак, где священный закон нравственности непоколебимо утвержден в сердцах воспитанием, верою, здравым, неискаженным учением и уважаемыми примерами предков, там сохраняют верность к отечеству и тогда, когда никто не стережет ее, жертвуют ему собственностью и собой без побуждений воздаяния или славы, там умирают за законы тогда, как не опасаются умереть от законов и когда могли бы сохранить жизнь их нарушением. Если же закон, живущий в сердцах, изгоняется ложным просвещением и необузданной чувственностью, нет жизни в законах писаных, повеления не имеют уважения, исполнение — доверия; своеволие идет рядом с угнетением, и оба приближают общество к падению» (Филарета, митрополита Московского и Коломенского творения. М., 1994. С. 312—313) …Еще в самом конце XIX-го и в начале XX-го века с суровыми предостережениями против увлечения русского народа ложными, революционными идеями выступали многие известные церковные деятели: «всероссийский батюшка», как любовно называли его в народе, великий чудотворец и проповедник, священник, святой праведный Иоанн Кронштадтский (Сергиев; 1829—1908), оптинский старец Варсонофий (Плиханков; 1845—1912) и два таких замечательных наших архипастыря, как будущий Первоиерарх Русской Православной Церкви Заграницей Антоний (Храповицкий; 1863—1936) и архиепископ Вологодский Никон (Рождественский; 1851—1918).

Так, известный оптинский старец — преп. Варсонофий — еще задолго до революции говорил своему ученику Николаю (будущему священноисповеднику Никону, скончавшемуся впоследствии от туберкулеза в ссылке в 1931 году): «Вот я смотрю на вас, зеленую молодежь, и думаю, что я не доживу до страшных дней, а вы доживете… Монастыри будут в великом гонении и притеснении… Придет время, когда в Оптиной будет тяжело… Истинные христиане будут ютиться в маленьких церковочках… Пожалуй, вы доживете до тех дней, когда опять будут мучить христиан. Я говорю про мучения, подобные древним… Гонения и мучения древних христиан, возможно, повторятся… Вы доживете до этих времен. Попомните мое слово. Тогда вы скажете: “Да, помню, все это говорил мне батюшка Варсонофий… Сколько этому прошло лет!” Помяните мое слово, что увидите “день лют”. И опять повторяю, что бояться вам нечего…» (Цит. по: Королева В. Карагандинский старец преподобный Севастиан. М., 2004. С. 10)

Уже в самом конце XIX столетия даже довольно мягкий по характеру Владыка Антоний (Храповицкий) в гневном отчаянии взывал тогда к российскому обществу с мольбой: понять и увидеть наконец, что с отходом нации от Православия в итоге полностью лишается всякого разумного смысла само «государственное существование», раз оно превращается в существование, «основанное на народном себялюбии и чуждое религиозной идее» (Цит. по: Тальберг Н.Д. История Русской Церкви. Т. 2. С. 831), и что народ, теряющий в своем, всё более развивающемся безрелигиозном эгоизме, «образ Божий», не то что перестает быть хранителем заветов Святой Руси (хранителем хотя бы в идеале!), но вообще уже не имеет права называться российским народом.

Как восклицал он в 1899 году в одной из своих статей, при подобном духовном состоянии «это уже не народ, но гниющий труп, который гниение свое принимает за жизнь, а живут на нем и в нем лишь кроты, черви и поганые насекомые, радующиеся тому, что тело умерло и гниет, ибо в живом теле не было бы удовлетворения их жадности, не было бы для них жизни» (Там же).

Через несколько лет, в проповеди, произнесенной в Исаакиевском соборе в Петербурге (20 февраля 1905 года), тот же Владыка Антоний призывал всех умножить молитвенные воздыхания ко Господу о том, «чтобы Он не попустил простому русскому народу заразиться общественным омрачением, — чтобы народ продолжал ясно сознавать, кто его враги, а кто его друзья; чтобы он всегда хранил свою преданность Самодержавию, как единственной дружеской ему высшей власти; чтобы народ помнил, что в случае ее колебания он будет несчастливейший из народов, порабощенный… врагами всех священных и дорогих ему устоев его тысячелетней жизни, — врагами упорными и жестокими, которые начнут с того, что отнимут у него возможность изучать в школах Закон Божий, а кончат тем, что будут разрушать святые храмы и извергать мощи святых угодников Божиих…» (Прибавление к Церковным Ведомостям, издаваемым при Святейшем Правит. Синоде. 1905. № 11).

В проповеди Владыки явственно звучали уже и пророчества о том, что Россия в конце концов не сможет пережить отказ от многовековой монархии: в итоге после отмены Самодержавия, пусть даже и через какое-то длительное время, но всё равно возникнет угроза самому существованию России как целостного государства, «ибо, лишенная своей единственной нравственно-объединяющей силы» она станет распадаться «на множество частей, начиная от окраины и почти до центра, и притом даже от руки таких народностей, о которых наши газетные писаки даже ничего не знают, каковы, например, татары казанские, крымские и кавказские… Такого распадения нетерпеливо желают наши западные враги, вдохновляющие мятежников, чтобы затем, подобно коршунам, броситься на разъединенные пределы нашего Отечества, на враждующие его племена и обречь их на положение… западноевропейских колоний.

Вот то печальное будущее, которое ожидает Россию, если бы она доверилась внутренним врагам своим, желающим сдвинуть ее с вековых устоев» (Там же).

О необходимости сохранения монархической системы правления в России (в связи с ростом требований со стороны «демократов» всевозможных «конституций» и вообще полного уничтожения самодержавия) говорил — в проповеди 14 мая 1905 года в православном храме в Нью-Йорке — и будущий Патриарх-мученик Тихон (Белавин), являвшийся тогда правящим архиереем приходов Российской Церкви на территории США: «Власть самодержавная означает то, что власть эта не зависит от другой человеческой власти, не черпается от нее, не ограничивается ею, а в себе самой носит источник бытия и силы своей. Ибо для чего существует она? Евреи просили себе у пророка Самуила царя для того, чтобы он судил и защищал их (см.: 1 Цар. 8, 5, 20)… Значит, царская власть должна стоять на страже права и справедливости, защищая от насилия подданных и особенно сирых и убогих, у которых нет других помощников, защиты. А для этого она и должна быть самодержавна и не зависима и не ограничена ни от сильных, ни от богатых. Иначе она не могла бы выполнить своего назначения, так как ей приходилось бы постоянно трепетать за свою участь и, чтобы не быть низвергнутою, угождать богатым, сильным и влиятельным, служить правде, как понимают ее последние, творить суд человеческий, а не Божий…» (Проповеди и поучения святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси, просветителя Северной Америки. Миссионерское служение. Исторический очерк. Авт.-составит. — священник Сергий Широков. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2001. С. 130—131).

Относительно же демократической формы правления как таковой Владыка Тихон, отмечая глубокую внутреннюю ложь ее и лицемерие, справедливо, со свойственной ему всегда спокойной трезвостью мысли, утверждал в той же проповеди (опираясь на увиденное им в США): «Что касается… народоправительства, то это одно заблуждение, будто сам народ правит государством. Предполагается, что весь народ в народных собраниях вырабатывает законы и избирает должностных лиц, но это только так по теории и возможно было бы в самом маленьком государстве, состоящем из одного небольшого города. А на деле не так. Народные массы, угнетаемые заботами о средствах к жизни и не знакомые с высшими целями государственными, не пользуются своим «самодержавием», а права свои передают нескольким избранным людям. Как производятся выборы, какие средства практикуются, чтобы попасть в число избранных, нет нужды говорить вам, сами видели здесь. Итак, народ не правит, а правят выборные, и так как избраны они не всем народом, а частью его (большинством?), партией, то и управляя они выражают не волю всего народа, а лишь своей партии (а иногда даже чисто свою волю, т. к. забывают даже и об обещаниях, которые они расточали перед своими избирателями), и заботятся о благе и интересах своей партии, а к противной относятся деспотически, всячески ее утесняя и оттирая от власти.

И вот такой несовершенный строй некоторые желают ввести и в нашем государстве… Забывают однако, что каждый народ имеет свои особенности и свою историю, и что может быть хорошо для одного, для другого оказывается непригодным. Прочны и действительны только те учреждения, корни которых глубоко утвердились в прошедшем известного народа и возникли из свойства его духа. Правовой порядок (конституции, парламентаризм) имеет корни у некоторых западных народов, а у нас в России из недр народного духа возникло самодержавие, и оно наиболее сродно ему. С этим необходимо считаться всякому, и производить опыты по перемене государственного строя дело далеко не шуточное: оно может поколебать самые основы государства, вместо того чтобы помочь делу и исправить некоторые недочеты. Имеяй уши слышати, да слышит!» (Там же. С. 134—136).

Увы, народ все-таки доверился тем своим «внутренним врагам», о которых говорили им и Владыка Антоний, и владыка Тихон…Как справедливо утверждает современный церковный историк, характеризуя этот период общего духовного разброда (с духовной же точки зрения) жизнь России начала все активнее разрушаться уже на рубеже XIX—XX столетий, то есть еще задолго до переворота 1917 года. Особенно же быстро пошел процесс духовного падения и разрушения страны в период после мятежей 1905—1907 годов: «почва уже ходила ходуном под ногами… Государство лежит в развалинах…Россия уже на краю пропасти… Спутано всё безнадежно: монархия и бюрократизм, дела и слова, мечтания и реальная жизнь, реформы и революция. Беда, когда Господь оставляет людей…» (Шлёнов В.Л. «Безумная церковная смута» и расхождения в оценке синодального строя и реформ Петра I // Просветитель. Вестник духовного просвещения. № 1. М., 1994. С. 153).

Действительно, такой раскол в обществе и даже в самой Церкви не мог продолжаться долго, не вызвав полного крушения всех прежних форм российской государственности. И следует признать, что к началу революционной страды слишком многое из духовно-нравственного наследия Святой Руси было утрачено. На смену мало уже жизненной консервативной «правой» утопии в стране приходила теперь утопия «левая» — со всей ее лживой и невежественной демагогией построения социалистического «рая на земле». Но только на собственном трагическом опыте, только ценой собственной крови Россия смогла постепенно хотя бы приблизиться (увы, и поныне — не более того!) к пониманию истинного и страшного смысла всех своих духовных заблуждений и падений на протяжении XX века.

К голосу же лучших представителей Церкви, давно предупреждавших страну о надвигающейся на нее смертельной революционной угрозе, большинство тогдашних общественно-политических сил прислушиваться не желало… Поэтому в России и стал возможен октябрьский переворот — как один из тех очередных трагических опытов земной истории, о полной бессмысленности которого (еще лет за восемьдесят до революционных событий) предупреждал великий московский святитель Филарет, философически как-то заметив в одной из проповедей: «Поистине, довольно [имеется] печальных опытов для удостоверения, что самоспасение человечества естественными средствами и усилиями разума есть не более как мечтание и болезненный бред духовно недугующего человечества» (Слово в день Благовещения Пресвятой Богородицы. 1835 г. // Филарета, митрополита Московского и Коломенского, творения… С. 68).

Постепенное духовное разложение, расцерковление самóй российской государственности, недальновидно заложенная еще Петром I в ее основу идея секулярного и по сути своей внерелигиозного абсолютизма — привели Россию к общенациональной революционной катастрофе. Именно такую, все более становившуюся светской, государственность «мощно поддержало, — как замечает в одной из статей А. Карташов, — эмансипированное от религии общее просвещение и его огромная активная армия — русская интеллигенция. Народ поддался духовной стерилизации и с примитивной резкостью и грубостью усвоил соблазнительные для примитивов пропагандные псевдоистины: “Всё зло — в старых устоях, в царе и Церкви, в установившихся классовых разделениях. Спасение — в замене всего до основания народоправием и уравнительным переделом”. Померкло, затмилось на время сознание православной души России, и Россия провалилась в черную бездну большевицкого ада…» (Карташев А. Православие и Россия // Православие в жизни. Сборник статей… С. 213—214).

Рассматривая позднее причины, рост и начальные итоги революционной ситуации в России, прекрасный знаток большевизма Ив. Ильин дал в свое время (еще в 1920-х годах.) весьма продуманную и трезвую оценку этому, оказавшемуся столь губительным для страны, историческому процессу. И теперь, переходя к краткой характеристике эпохи антирусской революции 1917 года, представляется весьма полезным привести здесь его, как всегда историософски мудрые слова, разъясняющие, в частности, и глубинные причины тогдашнего российского кризиса, и столь разрушительную для некогда мощнейшей российской государственности роль коммунистов.

В своих заметках «О революции» (1921—1931 годов) Ив. Ильин писал: «Проблема России состояла в том, что она, задержанная своей историей… нуждалась в быстром темпе хозяйственного и культурного подъема, еще большем, чем тот, который она уже переживала в царствование Императора Николая II. При этом надо было, чтобы этот подъем не просто “происходил” или “совершался” сам собой, но был государственно руководим и поощряем; правительство должно было идти ему волевым образом навстречу… В революции Россия не только не нуждалась, но революция оставалась ее главной опасностью (война — была второй опасностью). Но в новой социальной дифференциации Россия нуждалась: в новом, творчески более благоприятном распределении собственности (развязание крестьянского хозяйства, интенсификация земледелия, отмирание экстенсивного хозяйства, отход экстенсивных земледельцев и землевладельцев от земли; наряду с этим — вливание капитала в крупную и мелкую промышленность, торговлю и транспорт); и в новом творчески предметном распределении прав (новое гражданское уравнение и нахождение нового, государственного зиждительного политического неравенства — новый избирательный закон, с отбором и вовлечением в политику волевых людей из государственно мыслящих классов и слоев).

Словом: нужна была не революция, а новая творческая социальная дифференциация.История принесла нам — именно войну и именно революцию.

Революция оказалась попыткой насильственно создать новую социальную дифференциацию, но не ту, которая была нужна и которая была бы спасительна для России, а другую — химерически-противоестественную, коммунистическую и притом по характеру своему — исключительную. Это есть попытка ликвидировать культуру во имя хозяйства; ликвидировать частное хозяйство во имя государственного; искоренить традиционное имущественное неравенство во имя всеобщей нищеты и создания нового… тайно-имущего класса. Это есть попытка свести все прежние классы — к двум основным: пролетариату, нанимающемуся у государства-монополиста на работу, и коммунистам, ведущим диктатуру, наем и надзор, монопольно организующим хозяйственное производство, распределение и потребление.

Эта новая социальная дифференциация есть в хозяйственном отношении — провал в новый, исторически неслыханный и экономически-противоестественный примитив. Ни духовные, ни хозяйственные силы общества, а в особенности современного общества, в такие два класса уложиться не могут; не могут и творчески расти в этой схеме… Для инстинкта собственности остается единственный исход — кража и взятка: наказуемая для низших слоев и ненаказуемая для высших. Накопление переносится в подполье, становится делом тайным и уголовным, доступным только ловкачам наверху и сверх-ловкачам внизу. Остальная масса живет и работает с жизненно кастрированным инстинктом самосохранения под бичом рабовладеющих коммунистов. <…> Выделяются люди волевые, — но со злою, хищною и беспринципною волей… Это новый тип — психологически напористый, цепкий, жадный, жесткий, часто до свирепости, и в то же время — или умственно, или нравственно, или и умственно, и нравственно дефективный… Это новый тип рабовладельца, и притом рабовладельца, выходящего и, вот, вышедшего — из рабов» (Ильин И.А. О революции // Ильин И.А. Собрание сочинений: Кто мы? О революции. О религиозном кризисе наших дней… С. 125—127).

Касаясь собственно характеристики «большевиков»-коммунистов, Ильин особенно подчеркивает антидуховное значение коммунистической партии в послереволюционном обществе, которая выступает в нем — «как квинтэссенция нового рабовладельческого класса. Это орденский состав новой элиты», который «в духовно-религиозном отношении… есть орден нигилистов… “сам не имею Бога — и готов все сделать, чтобы и другие его не имели; другие — везде, во всем мире”» (Там же. С. 128). Причем, как замечает философ, в духовной области «этот орден занят прежде всего и больше всего своеобразным миссионерством: насильственным обращением в безбожие… Это не религия, ибо религия не есть одержимость отрицанием, или пафос противорелигиозности. Их одержимость скорее напоминает одержимость сумасшедшего, решившего обрить всех людей и вот гоняющегося за всеми с бритвою в руках и зарезывающего всех, кто ему попадается: в бреду своем он решил, что лучше всех зарезать в процессе обривания, чем хоть одного оставить небритым… К тому же коммунистам всегда снится страшный сон — их скорого конца, их свержения, их обреченности, провала и гибели; они всегда в глубине души предчувствуют эфемерность своего существования и своей власти — и потому торопятся наделать дел поскорее, порадикальнее, как можно более непоправимых…

Поэтому их проповедь не убеждает, а, совращая, растлевая, загоняет угрозою…

Жизнь не укладывается и не уложится в их бредовые схемы. Но политические, хозяйственные и культурные разрушения и трудности в России будут после этого эксперимента необычайны. Бедная наша Россия!» (Там же. С. 129—130)Всю скорбную правоту слов этого мудрого ее сына подтвердила наша последующая трагическая история на протяжении всего XX века — и, увы, вплоть до сегодняшнего дня.…Временное помрачение души и разума охватило в революционные годы немалую часть русского народа — изменившую в акте духовного падения и от-падения от вековых первооснов национального бытия и Традиции русской жизни себе же самой — как, прежде всего, православной общности. Ведь подобного рода «революционно падший» человек фактически уже переставал быть русским, начиная носить лишь одну личину русского человека…

Как характеризовал позднее эту историческую революционную катастрофу Ив. Ильин, «крушение монархии было крушением самой России, отпала тысячелетняя государственная форма, но водворилась не “российская республика”, как о том мечтала революционная полуинтеллигенция левых партий, а развернулось всероссийское бесчестие, предсказанное Достоевским, и оскудение духа, а на этом духовном оскудении, на этом бесчестии и разложении вырос государственный Анчар большевизма, пророчески предвиденный Пушкиным, — больное и противоестественное древо зла, рассылающее по ветру свой яд всему миру на гибель» (Ильин И.А. Почему сокрушился в России монархический строй? // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 2. С. 81).

В связи с этим Ив. Ильин делает и более общий вывод о том, что в 1917 году часть русского народа впала «в состояние черни, а история человечества показывает, что чернь всегда обуздывается деспотами и тиранами. В этом году… русский народ развязался, рассыпался, перестал служить великому национальному делу — и проснулся под владычеством интернационалистов. История как бы вслух произнесла некий закон: в России возможны или единовластие, или хаос; к республиканскому строю Россия неспособна [курсив мой. — Г. М.]. Или еще точнее: бытие России требует единовластия — или религиозно и национально укрепленного единовластия чести, верности и служения, т. е. монархии, или же единовластия безбожного, бессовестного, бесчестного, и притом антинационального и интернационального, т. е. тирании» (Там же. Заметим, что под собственно чернью Ив. Ильин понимает, как говорит он в другом месте, «массу, нравственно разнузданную и лишенную чувства собственного достоинства, не имеющую ни чувства ответственности, ни свободной лояльности» – См.: Ильин И.А. Тоталитарное разложение души // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 1. С. 29).…За прошедшие столетия изменился самый тип общественной жизни, неузнаваемо переменился и сам мир — и евангельское, вечно «молодое вино» нет нужды «вливать в мехи ветхие» (Ср. Мф. 9, 17). Да это и практически невозможно… Поэтому, безусловно, в сегодняшней России немыслимы никакие поверхностные, формальные реставрации тех или иных основополагающих элементов ее прежнего государственного бытия. По-христиански же благое общественное устроение — еще нужно и заслужить! А на это, даже при постепенном духовном отрезвении большинства граждан России (и при сколько-нибудь отпущенном нам еще на это времени), потребуются, вероятно, годы и годы, если не десятилетия, и, быть может, не одно еще поколение… И здесь позволим себе вновь процитировать А. Карташева: «…недостаток ясной мысли об этом зависит не только от безрелигиозности среднего большинства соотечественников, но еще чаще от ленивых маниловских реставрационных мечтаний. Знают только лик прошлой Св<ятой> Руси и не в силах представить лика иной, новой, грядущей. Рухнули царства, династии, государства, границы, народы, классы, установления… Думать о механическом возврате старой формы политических и церковных взаимоотношений значит заранее готовить себе жестокое разочарование. Небываемое не бывает! Прошлогодний снег растаял. И не в нем дело, не в истлевшей плоти старой Руси, а в ее бессмертном духе, имеющем вновь воплотиться в соответственную ему в новых условиях новую форму… Мы живем в мире секуляризовавшейся культуры, новых правовых и авторитарных государств, многонародных, многоверных, разноверных и безверных. Есть ли тут место монолиту Святой Руси? Не бред ли это старых романтиков? Да, бред, если думать только реставрационно. Думать так, значит опять оказаться застигнутыми врасплох новой непредвиденной и уже окончательной погребальной катастрофой для Святой Руси.

Верую и исповедую, что мы вступили уже в эпоху… восстановления вновь Православной России, но в совершенно новых формах свободы и права. Вне свободы вообще не может быть христианской качественности. Христианство по принуждению есть абсурд… мертвый и кощунственный ярлык.

Святая Русь в арматуре новейшей общественности и государственности — это не парадокс, а единственно реальная возможность. Или только так, или никак, — одно благочестивое пустословие… Но само собой это не случится, самотеком, от одних елейных мечтаний… надо уметь, так сказать, “сделать Святую Русь”. При Божьей помощи, но, конечно, нашими методическими, планомерными усилиями, в процессе великой духовной, идейной и политической борьбы» (Карташев А.В. Воссоздание Святой Руси… С. 47—48).

О подобном же творческом развитии всего лучшего, обретенного российской государственностью на ее историческом пути, постоянно говорил и такой известнейший наш архипастырь, как митрополит Петербургский и Ладожский Иоанн (Снычев), считавший, что естественной для нас может быть только монархическая форма правления [выделено мной. — Г. М.] — как православная соборная государственная власть, но при этом особо подчеркивавший, что «…Монархия в России может быть восстановлена только как творческое развитие механизмов русской государственности при сохранении в неприкосновенности ее основополагающих, традиционных ценностей и святынь. Это значит, что никакой примитивной реставрации, никакого буквального возврата к тому, что было до революции 1917 года — быть не может ни в коем случае! Из нашего дореволюционного прошлого, так же, как и из трагического «советского» периода русской судьбы, мы должны будем взять лишь самое ценное, практически применимое и жизнеспособное, решительно отбросив все то, что история отвергла самим ходом своей эволюции» (Митрополит Иоанн (Снычев). Одоление смуты // Самодержавие и Россия. СПб., 1995. С. 344). Понятно, что архиерей-традиционалист — в силу своего личного (но и общецерковного) духовного опыта и, можно сказать, в силу литургически осмысленного им опыта истории — не может не высказывать естественных симпатий к институту монархии, издавна и признававшейся Церковью единственно духовно-легитимной формой государственного правления (в отличие от всевозможных квазиправославных «обновленцев»). Но вот и человек вполне современный, чуждый, казалось бы, архаическому, чуть ли не средневековому мировидению церковного иерарха (как зачастую воспринимают православный епископат многие нынешние, духовно кастрированные большевизмом нашисограждане), современный известный математик, академик И. Шафаревич также выступает с последовательно монархических позиций — относительно наилучшего будущего политического устроения России.

В одном из данных им интервью он в частности высказывается по этому поводу следующим образом:«…я уверен, что сильный русский народ может существовать только по принципу: “Один народ, одна страна, и один Бог, и одна Церковь”.

И я думаю, что если бы была полная, укорененная, спокойная, как окончательный выход для себя найденная церковность, вера, пронизывающая всю жизнь народа, то это решило бы и проблему монархического государственного устройства, без которого я тоже себе никак не представляю устойчивой и сильной России. Потому что как Россия может существовать? При демократии она представляет такой жалкий вид, что даже сердце щемит. Даже не трагичный — хуже…

В итоге я представляю себе только монархию, которая основана, как на фундаменте, на религиозном мироощущении. Потому что иначе непонятно, как народ может доверять свою судьбу одному человеку, если эта уверенность откуда-то свыше не подтверждена. Но мне кажется, это возможно в каком-то далеком будущем, которое я-то уж точно никак не надеюсь увидеть. Хотя часто все происходит гораздо быстрее, чем мы можем себе это представить…» (Шафаревич И. «Один народ, одна страна, один Бог и одна Церковь». (Интервью Дм. Сапрыкина с академиком Игорем Шафаревичем) // «Сретенский альманах». Интервью. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2001. С. 118—119)…С каждым годом народ всё более убеждается: так называемая «демократическая» власть — для России смерти подобна! И потому всё большее и большее число наших граждан обращаются к идее единственно положительно приемлемемого для нашей страны преобразования в системе ее власти – к идее перехода в дальнейшем к постоянной и стабильной народной монархии!

Показательно, что по данным выборочного опроса населения, проведенного ВЦИОМ-ом в первой половине 2008 года, 30 % опрошенных жителей Москвы и Петербурга приветствовали идею восстановления в России монархической формы правления. Медленно, но верно идея эта прорастает в народной душе. И, действительно, почему бы и нет?

Как правило, нежелание всерьез задуматься над проблемой монархии — есть или следствие внушавшегося в течение многих десятилетий коммунистической пропагандой злобного отрицания прежней имперской России в целом, или наивного представления о монархии как о чем-то реликтовом и устаревшем, или же результат обыкновенного «совкового» «пофигизма», без желания разобраться в сути вопроса..

Как писал по этому поводу в свое время Ив. Ильин: «Люди отворачиваются от монархии потому, что утрачивают верное понимание ее» (Ильин И.А. О Государе // Ильин И.А. Наши задачи. Т. 2. С. 210); «Когда прислушиваешься к современным политическим мнения и толкам, то незаметно приходишь к выводу, что наши радикальные современники внушают сами себе и друг другу, будто эпоха монархии безвозвратно “минула” и наступила “окончательно” эпоха республики, и будто монархист есть тем самым реакционер, а республиканец есть друг всего “высокого и прекрасного”, всякого света, свободы и просвещения. Воззрение это прививается и распространяется искусственно, из-за кулисы и притом в расчете на политическую наивность и слепоту массового “гражданина”…» (Там же. С. 209—210).

Однако, как неизменно показывает жизнь, «заговорщическое и революционное свержение монархического строя быстро приводит совсем не к республиканским свободам и “радостям”, а к персональной тирании очередного авантюриста или к партийной диктатуре», при которых «произвол заменяет собою право и возникает новое неравенство, открывающее двери всем сомнительным или худшим элементам страны. И вот лягушки, добивавшиеся республики, “от дел своих казнятся” (И. Крылов) и медленно, туго, с неискренними оговорками, начинают всё же постигать назначение и благо монархического строя» (Там же. С. 210).

Ибо чтÒ такое, по мнению Ив. Ильина, «современная демократия», в отличие, например, от первоначальной, древнегреческой, «полисной»?

Это — чисто «формальная демократия, не требующая от гражданина силы суждения; это развязывающие человека “права”, не связанные с правосознанием; это “самоопределение” и “самоуправление”, не обеспеченные духовной самостоятельностью человека; это “глава государства”, ничего не возглавляющий и никуда не ведущий, — иллюзия права и государства и реальность лукавого карьеризма и закулисной интриги» (Там же. С. 211).

Всё сказанное здесь характерно — в предельной степени! — для «эрэфовской» «демократии» в целом, и для так называемой «демократической» власти «Эрэфии», в частности… Соответственны и результаты: политиканский цинизм, коррупция, повальное воровство, «правовой» беспредел, продажные СМИ, полунищета, а порой и полная нищета русского человека, вымирание нации, последовательное духовное ее оскопление — и беспредельное народное чувство вопиющей несправедливости такой «демократии».Как заметил по этому поводу не так давно петербургский писатель Д. Каралис: «Три основные причины терзают коллективную душу современного российского общества, не дают спать спокойно: массовое чувство социальной несправедливости, физическая незащищенность и неуверенность в завтрашнем дне. И нет ничего удивительного — по индексу Джини, который показывает концентрацию доходов в руках отдельных лиц, наша страна вышла на первое место в мире среди стран с развитой и переходной экономикой. И на последнее по ожидаемой продолжительности жизни при рождении нового человека» (Каралис Д. Несправедливость в законе // «Литературная газета». 23—29 июля 2008 г. № 30 (6182). С. 3).

Таковыми были уже итоги президентства Б. Ельцина, — но эти итоги, скажем прямо, по сути, лишь преимущественно укрепил и расширил в течение своего президентства В. Путин, которого наш заказной политический пиар подает (а наивный во многом «электорат» — затем почитает) как чуть ли не спасителя России и ярого ее патриота… Однако и до сих пор (сколь бы, возможно, ни искренне «патриотичны» были его личные, «домашние» чувства) сама его государственная политика (особенно экономическая), — сами его дела, а не слова, — фактически являются всего лишь продолжением и даже развитием антинародной политики Ельцина, который в свое время предпочел опереться не на нацию, а на ее отщепенцев — кучку функционеров ЦК, обкомов, комитетов ВЛКСМ, — ставших ворами «в законе» и присосавшихся при его попустительстве своими партийно-советскими щупальцами к достоянию всей страны. Увы, побоялся стать «народным президентом» и Путин, пустив свое «президентское дело» преимущественно на нефтегазовый «самотёк» …

И при таком, продолжающемся у нас вот уже почти двадцатилетие и всё более приближающем национальную катастрофу, положении не придет ли в трагическом итоге время — когда всё у нас с треском и с немалою кровью окончательно обрушится, когда теснимая со всех сторон, разбитая, истерзанная, голодная и холодная страна, исстрадавшись, поймет наконец, что ей нужны в качестве ее возглавителей не какие-либо временщики-приказчики той или иной шайки нефтегазовых «вампиров», а подлинный и ответственный перед нею и Богом Самодержавный Хозяин?

Экономисты-футурологи, пользуясь компьютерными расчетами, пророчат нам эти прискорбные результаты уже в ближайшие 5—10 лет (в зависимости от общемировой экономической и политической ситуации… При сохранении в России и в дальнейшем сегодняшней экономической практики и самих принципов непосредственно финансово-экономического развития страны — крах неизбежен!

Это, в общем, естественно, внутренне чувствуют (а некоторые даже и понимают) — там, наверху… Но, увы, основной жизненный принцип большинства нынешних «сильных мира сего» достаточно хищен, примитивен и, конечно же, предельно вульгарен: это всё то же «после нас — хоть потоп»…Что ж, именно это вкупе и приведет в дальнейшем — вполне закономерно — к тому невозможному более положению в стране, когда из уст грядущих ее защитников и спасителей — всех ее верных сыновей и дочерей, представителей общественных патриотических движений, будущих «народных ополченцев», монархистов, «земцев» — прозвучит наконец над неумирающей в своей имперскости Россией долгожданное слово: «РЕСТАВРАЦИЯ», — слово, практически знаменующее возрождение нами нашего нового, хотя внутренне издавна, столетиями, столь привычного для нас РОССИЙСКОГО САМОДЕРЖАВИЯ?!Для спасения страны нам сегодня необходимо государственно-ориентированное мышление не либерального западноевропейского — в самой глубине своей, в эгоистической сердцевине своей антиобщественного и, по сути, антигосударственного характера, совершенно чуждого основной части русских людей, а мышление «консервативное», абсолютно исторически-традиционалистское, сугубо имперское, подчеркнуто общественное, постепенно перерастающее в мышление общенародно-имперское.

Относительно полной чуждости российского либерализма самой идее крепкой национальной власти и эгоистично-отрицательном отношении либертариев-«демократов» к отечественной государственности как таковой замечательно верные слова сказал еще Ф. Достоевский: «Ненависть тоже тут есть… они первые были бы страшно несчастливы, если бы Россия как-нибудь вдруг перестроилась, хотя даже на их лад, и как-нибудь вдруг стала безмерно богата и счастлива. Некого было бы им тогда ненавидеть, не на кого плевать, не над чем издеваться! Тут одна только животная, бесконечная ненависть к России, в организм въевшаяся…», ну а вообще-то (в самой-самой своей глубине, по большей части) «наш русский либерал прежде всего лакей и только и смотрит, как бы кому сапоги вычистить» (Достоевский Ф. Собрание сочинений. Бесы. Т. 7. М., 1957. С. 146—147).

В противоположность прозападному либертарианству, основной части русского народа свойственно весьма «консервативное» и душевное устроение, и, соответственно, мышление. Отсюда следует и такое же наше (пока еще, так сказать, подспудное) «консервативное» стремление к истинной Российской государственности, основанное на желании восстановить наконец ее духовные традиции (почти на столетие прерванные большевизмом).

Будучи же постепенно более четко осмысляемым, стремление это, в свою очередь, должно неизбежно привести нас к разработке и признанию единственно возможного и необходимого для России задания: следовать (без оглядки на кого бы то ни было!) своим собственным «святорусским» цивилизационным путем, вырабатывать свои собственные правила «политической игры» и руководствоваться только своим собственным правовым кодексом, как это ныне практически и осуществляют, например, США, Япония или Китай.Только выбор собственного пути — в собственном правовом поле, с собственным, государственнически ориентированным его пониманием (ибо сегодня уже встает вопрос о сохранении самÒй нашей российской государственности!) может обеспечить нам возрождение столь уникальной страны – как Россия.Пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что и духовная, и социальная «война» со стороны олигархически-мафиозных посткоммунистических группировок была уже объявлена России в начале 1990-х годов (пока, слава Богу, она ещё находится не в «горячей» фазе, хотя мало-помалу и обостряется): всё наше общество есть общество внутренних, пока еще глубоко запрятанных под продолжающейся всеобщей социальной дремотой, противоречий, противостояний и даже ненависти. И ненависть эта вполне закономерна и понятна — поскольку так больше жить нельзя!

Весь вопрос в том, успеем ли мы предотвратить во многом разрушительную и потому вовсе нежелательную для всех нас фазу «горячих» напряжений, пойдя (при согласии большинства нации) путем, пусть и нелегким в государственной перспективе, но всё-таки благим в своем итоговом возрождении России, — а именно путем национальной солидарности вокруг крепкой и ответственной системы подлинно патриотичной русской власти?

О том, что мы уже — суть невольные участники своей же собственной внутренней «холодной» войны, весьма трезво и рассудительно, но и не теряя футурологического оптимизма, говорит всё тот же И. Шафаревич: «Смотрите, как многое, казалось бы, уничтоженное, воскресает на наших глазах. Сколько народа тянется к храмам, сколько трудится, восстанавливая их. Монархические чувства, казалось бы, были истреблены с корнем и заплеваны. Но и они пробуждаются, и особенно среди молодежи. Ведь сколько героев породил народ в самые тяжелые моменты своей истории! Неведомое множество мучеников-священников, шедших в лагеря. Миряне, защищавшие свои храмы. Солдаты, сложившие головы в Отечественную войну. Ведь они все с нами, стоят за нашими спинами и готовы дать нам свои силы. Только мы должны быть готовы эту помощь принять, осознав свое место, свою включенность в трагический исторический путь России.

Столыпин писал: “Россия выстоит и одержит победу только в народной войне”. То есть только тогда, когда русские почувствуют, что под угрозой существование народа. Происходящее сейчас у нас вполне можно сравнить с жестокой истребительной войной: по падению производства, по убыли населения, по возможным последствиям. Мы переживаем сейчас третью Отечественную войну. Если народ осознает эту войну как Отечественную, то найдутся силы, чтобы преодолеть и нынешнюю смуту» (Шафаревич И. Третья Отечественная // Шафаревич И. Русский народ на переломе тысячелетий… С. 28).3. О необходимости возрождения монархически-земского правосознания в современной РоссииПри любом раскладе событий нам необходимо ясно понимать одну принципиальнейшую вещь: если мы хотим добиться действительного возрождения России, то всем нам пора уже осознанно стремиться к утверждению в стране строя отнюдь не посткоммунистического, не постсоветского, не пост- или неосталинского, но и не отнюдь, условно говоря, «индивидуалистически-свободного» типа — то есть типа «западного», либерально-демократического.

Последний нам (во всяком случае основной, национально-органичной части российского общества), как говорится, и не с руки, и не к лицу, ибо, он — и в этом мы уже могли убедиться на примере своей истории — приводит у нас либо к повальному чиновничьему воровству и коррупции (как сегодня), либо еще хуже — к революциям, ко всенародному разбою и полному разрушению общества (как это случилось, например, при попытке сочетать монархию с конституцией западноевропейского типа — в период 1905—1917 годов). Именно поэтому мы всегда должны помнить: если Россия наполовину и Европа, то все равно Европа Восточная!

Нам вообще нужны традиционные, собственно российские формы власти и общественного регулирования (на нынешний переходный период, возможно, и власть авторитарного типа — например, в духе правления Де Голля, возглавившего кризисную Францию в 1958 году, или даже еще более решительного характера!) И нам необходимо хотя бы теперь — во времена, чреватые для России очередной трагедией раскола и смуты, — очнувшись от долгого исторического беспамятства, попытаться вспомнить наконец, возможно, «на будущее», что подлинно традиционной формой правления на Руси всегда являлась (единственно, по сути, адекватная ее глубинному, генетическому мирочувствию) форма монархически-земская.

И в этом смысле именно предшествующее такой традиционной для России системы власти некое ответственное авторитарное правление и может послужить естественной ступенью для перехода России к вероятной в дальнейшем (как чудо!) монархической системе правления — если мы в большинстве своем осознаем ее необходимость и заслужим эту систему в очах Божиих.

В связи с подобным возможным использованием у нас временного авторитарного правления историк М. Назаров в своей «Тайне России» даже замечает: «Не следует бояться слова “диктатура” — ее сущность зависит от ее целей и средств. Западные демократии представляют собой диктатуру денег, коммунизм был диктатурой партийной бюрократии, а искомая [в дальнейшей исторической перспективе. — Г. М.] православная монархия — это, по известному выражению, “диктатура православной совести”. Ей и должен уподобляться такой русский диктатор, сознавая свою лишь предуготовительную роль очищения больного общества от накопившегося зла — для узаконения добра.

Такой переходный период к воссозданию монархии через национальную диктатуру виделся единственно возможным путем и белым вождям — П.Н. Врангелю, Е.К. Миллеру, А.В. Туркулу. Пример такого сценария позже дал генерал Франко в Испании… Мнение о необходимости авторитарного переходного периода разделяли и иерархи Русской Зарубежной Церкви» (Назаров М.В. Указ. соч. С. 718—719).

Причем, повторим, конечно же, эта, в принципе возможная, временная государственная форма правления будет обладать внутренним духовным смыслом и жизненной перспективой только в том случае, если она станет переходным, но вполне уже закономерным этапом на пути восстановления в дальнейшем подлинно исторической формы тысячелетней Российской государственности — всенародно призванной, признанной и утвержденной монархии.…Церковь из века в век признавала духовно-легитимной только царскую форму власти, ибо фактически сама Церковь и осуществляла — через акт церковного помазания на Царство (по еще ветхозаветной традиции) — сохранение и функционирование института монархии, то есть освященной власти как таковой.

И потому, увы, безусловно, чисто конъюнктурным и, так сказать, остаточным, застарелым реликтом советизма, столь нередко искажавшим церковное сознание в годы большевизма, представляется, в принципе, по сути, абсолютно «внерелигиозное» высказывание участников Архиерейского Собора Русской Православной Церкви 1994 года о «непредпочтительности для Церкви какого-либо государственного строя, какой-либо из существующих политических доктрин» — высказывание, повторенное и в одном из важнейших документов Архиерейского Собора 2000 года (Основы социальной концепции русской Православной Церкви // Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви. Москва, 13—16 августа 2000 г. Нижний Новгород, 2000. С. 185).

Причем в отношении этой проблемы последний документ оказывается внутренне как раз весьма непоследовательным, поскольку несколькими строками выше участники того же Собора (критически отталкиваясь от повсеместно распространенной ныне демократической формы правления — как отражающей апостасийное падение псевдо-«просвещенного» человечества), вполне определенно заявляют, что, «нельзя вовсе исключить возможность такого духовного возрождения общества, когда религиозно более высокая форма государственного устроения [читай: монархия. — Г. М.] станет естественной» (Там же).

Но как тогда можно «не предпочитать» — «более высокой формы государственного устроения»?По вполне справедливому утверждению членов Собора, Церковь «должна уделять главное внимание не системе внешней организации государства, а состоянию сердец своих членов» (Там же).

Разумеется, сердца и души, конечно же, неизмеримо важнее, но не в безвоздушном же и каком-то абстрактном пространстве живем мы, православные, этими самыми своими сердцами, живет вся наша Церковь — а на вполне реальной Русской земле! И потому не без некоторого недоумения читаешь затем следующие строки указанного документа о том, что «Церковь не считает для себя возможным становиться инициатором изменения формы правления» (Там же) — даже если, она, как оказывается, уверена в том, что есть формы гораздо лучшие.

И как при этом можно, зная о «более высокой форме» устроения государства, не пытаться «становиться инициатором» этого лучшего?

Или напрасно учил Св. Апостол Павел: «Хорошо ревновать в добром всегда» (Гал. 4, 18)?И почему, например, Грузинская Церковь (точно такая же Православная, как и Русская) сочла для себя как раз вполне возможным в условиях, так сказать, демократического строя высказать самое определенное и естественное для христианина «православное предпочтение», инициировав «более высокую форму государственного устроения» — а именно выдвинув недавно идею восстановления в Грузии православной монархии (духовно трезво оценив всю дальнейшую бесперспективность, при надвигающихся общественных кризисах XXI века, явно устаревающей ныне демократической формы государственности)?

Богоустановленное Православие в целом как раз всегда отдавало и отдает по сей день предпочтение именно столь же Богоустановленной монархической форме правления.

Ведь именно такую форму «придумал» (как высказывался, например У. Черчилль по поводу института демократии) не человек, «придумало» не человечество, а «придумал» Сам Бог, вручив нам идею монархии как власти, единственно — в условиях падшего, грешного и во многом безлюбовного мира — способной в принципе к ее освящению Божественной благодатью.

Именно это изначально прекрасно понимали Святые Отцы Церкви, недаром потому и утвердившие институт монархии — как единственно священную христианскую форму государственного правления. Именно это и было ими прямо заявлено в постановлениях Вселенских Соборов и потому не может быть отменено (в виде какого-то, мол, лишь средневекового реликта) никаким, пусть даже и архиерейским, Собором любой Поместной Церкви и никакою Церковью не может быть подвергнуто сомнению и, тем более, отметено — как нечто, на сегодня устаревшее!

Недаром «деяния» Вселенских Соборов утверждают, что в Церкви занимают «по церковному установлению, второе место боговенчанные, победоносные и богоизбранные Императоры наши и владыки вселенной. Священник есть освящение и укрепление Императорской власти, а Императорская власть есть сила и твердыня Священства. Об этом один мудрый Государь и блаженнейший из Царей сказал: величайший дар дал Бог людям: Священство и Императорскую власть; первое охраняет и наблюдает небесное, вторая, посредством справедливых законов, управляет земным» (Деяния Вселенских Соборов. Т. IV. Казань, 1908. С. 403. Заметим притом, что 69-м Правилом VI-го Вселенского Собора было определено: «никому из всех, принадлежащих к разряду мирян (кроме, например, лиц, помогающих при богослужении, т. е. благословленных на то «алтарников». — Г. М.), да не будет позволено входить внутрь священного алтаря. Но, по некоему древнейшему преданию, отнюдь не возбраняется сие власти и достоинству Царскому, когда восхочет принести дары Творцу».Естественно, что такое правило никак не применимо к сугубо светским правителям — президентам, председателям парламентов, премьер-министрам и т. п.).

Полезным, пожалуй, будет также напомнить авторам современной социальной концепции Церкви и о том, что от лица ее никак невозможно говорить о «непредпочтительности» того или иного государственного строя хотя бы в силу того, что, с абсолютно вневременной точки зрения Православной Христовой Церкви, единственно только христианские, боговенчанные Цари и обладают подлинно властной легитимностью в любом человеческом сообществе. Недаром в одном из анафематизмов (церковных проклятий) чинопоследования празднования Недели Торжества Православия предельно ясно сказано: «Помышляющим, яко Православнии Государи возводятся на престолы не по особливому о Них Божию благоволению, и при помазании дарования Святаго Духа к прохождению великого сего звания в Них не изливаются, и тако дерзающим противу Их на бунт и измену, — анафема, трижды»!

Другое дело — как распорядится дарованной Божией благодатию сама власть в лице того или иного монарха, к тому же — при той или иной реакции самих подданных.

Нелепо, однако, предположить, что сколько-нибудь всерьез освящен такой благодатью, тем более, «помазан» Церковью на власть, может быть абсолютно обезличенный парламент или какая-нибудь парламентская фракция (пусть и парламентское «большинство»). Когда-то президенты хотя бы клялись в верности своему народу на Библии, теперь предпочитают — на томе Конституции, но вот у нас в «Эрэфии» какой-то искренний в своей глупости чудак предложил недавно здешним президентам (по свидетельству «Литературной газеты») клясться уже на томике «нашего всего» — Пушкина! Бедный Александр Сергеевич, бедная наша Россия…

Конечно, Церковь не может и не должна заниматься мирским политиканством, и для нее вовсе нежелательно напрямую участвовать в деятельности любых властных структур. Но это не освобождает ее от обязанности — как духовного учителя, врача и нравственной совести общества (если она претендует на эти функции в нем) — именно высказывать предпочтение тем или иным доктринам — особенно если они угрожают духовному здоровью общества и самой Церкви; более того: например, ее прямым долгом является духовное обличение любой безбожной идеологии, и она всегда остается призванной способствовать своим духовным авторитетом свержению власти антихристианской — той же коммунистической или же фашистской — и утверждению христианской!

Как может Церковь, сохраняя свое достоинство Тела Христова и находя духовную основу именно в евангельской правде, не высказываться самым определенным и прямым образом — на основе христианской предпочтительности — в поддержку власти относительно нравственной и легитимной — против утверждения любых видов власти тоталитарной и антихристианской?

Сделавшие так — предадут и Церковь Христову, и Самого Христа! Именно это-то и окажется самым прямым политиканством…

Примеров же явного предпочтения Церковью добрых форм правления формам злым в истории России было немало.

Вспомним преподобного Сергия Радонежского, этого «игумена Земли Русской», который, высказывая явное свое предпочтение доктрине московской объединительной государственности, не стеснялся, по сути, совершать акты духовного устрашения — своим иноческим авторитетом и как «полномочный представитель» московского князя временно запрещая богослужения в храмах тех «регионов», где возникали гнезда антимосковского сепаратизма местных князьков, — впредь до их покаяния!

Вспомним, наконец, Патриарха Гермогена, явно и открыто (в своих патриарших посланиях к народу) выражавшего предпочтение доктрине русской православной государственности и отвергшего доктрину боярского коллаборационизма, свившего тогда свое гнездо в самом сердце России — в Московском Кремле, вместе с католическими оккупантами-поляками. Правда, он стал мучеником ради этого предпочтения, но Россия была спасена!

Точно так же и современные архипастыри Церкви (если они желают занимать — вне всяких сиюминутных политических конъюнктур — собственно религиозную позицию, покоящуюся на вневременном Божием установлении и Священном Предании) не могут не утверждать предпочтительности именно монархической формы правления по сравнению с любыми другими: ведь, повторим, сама эта форма была отнюдь не «изобретена» Церковью, а ей вручена (а через нее и всему человечеству) еще в Ветхом Завете Самим Богом — как форма единственно истинная и в православном смысле единственно возможная в условиях общего падшего состояния мира.

К тому же, архипастыри Церковь не имеют, по сути, и полного канонического права говорить об указанной «непредпочтительности»: на это в данном конкретном случае имеет право только высший орган церковной власти — Поместный Собор (причем совершенно свободный в своем волеизъявлении и абсолютно не «политизированный», каким, к сожалению, частично был даже Собор 1918 года, на отдельные заявления которого повлияли как события февральской революции, так и некоторые «демократически»-обновленческие тенденции отдельных участников Собора).

Только очередной, совершенно свободный от политическх страстей Поместный Собор может высказаться по вопросу о форме власти на Русской земле, поскольку именно Поместным Собором 1613 года и была подтверждена неизменяемость самого института самодержавия в России. Отрицать именно такой статус этого Собора, называя его лишь Земским, — с церковно-исторической точки зрения абсолютно некорректно.Клятва верности русского народа и Церкви не только роду Романовых, но и самой идее самодержавия (как естественному, согласно тексту самого документа, «закону Божию») была принесена «стоятельно во веки», безусловно, не «мирским», а, прежде всего, именно церковным Собором, в котором, впрочем, по обстоятельствам времени принимали участие и представители «земств» — как православные «депутаты с мест».

Всё это прекрасно видно из самого текста соборной «клятвы».

Так, когда «мирские» члены Собора начали приносить клятву верности Царю Михаилу Феодоровичу Романову, то «митрополиты же, и архиепископы и епископы со всем вселенским Освященным Собором [выделено мной. — Г. М.], слыша от них сия, паки глаголют к ним: елма [так как, поскольку. — Г. М.] убо о сем толик обет пред Богом полагаете и обещаетеся… тем же подобает нам и грамоту утверженную написавше, утвердитися, и вся, яже глаголемая и действуемая в настоящее сие время, и наши скорби, и разоренье Московскому государству от Польского и Немецкого королей в ней написавше, нам государевым богомольцом руки свои приложити, и печати свои привесити [выделено мной. — Г. М.] , а вам царского величества бояром, и околничим, и князем, и воеводам, и дворяном, и всяким приказным людем, и гостем, и выборным людем, которые изо всех городов всего великого Российскаго Царствия приехали к Москве для государского обиранья [т. е. избрания. — Г. М.], руки свои приложити на болшое утвержение и единомыслие: да будет вперед крепко и неподвижно и стоятельно во веки, как в сей утверженной грамоте написано и на чем по записи пржде сего Крест Животворящий целовали… Слышавше сия митрополиты, и архиепископы, и епископы приговор о утверженной грамоте всего Освященного Собора [выделено мной. — Г. М.] и государевых боляр, и весь царский сигклит и христолюбивое воинство, повеле писати сию утверженную грамоту, и да незабвенно будет писаное в ней в роды и роды и во веки… А кто убо и не похощет послушати сего Соборного Уложения, его же Бог благоизволи, и начнет глаголати ино и молву в людех чинити, и таковый, аще от священных чину [выделено мной. — Г. М.], и от бояр царских сигклит и воинственных, или ин кто от простых людей и в каком чину ни буди, по Священнм Правилом святых Апостол, и Вселенских седми Соборов святых Отец и Поместных, и по Соборному Уложению всего Освященного Собора, чину своего извержен будет, и от Церкви Божия отлучен и святых Христовых Таин приобщения, яко расколник Церкви Божия и всего Православнаго Хрестьянства мятежник, и разоритель закону Божию [выделено мной. — Г. М.], а по царским законам месть воспримет, и нашего смирения и всего Освященного Собора не буди на нем благословения отныне и до века; понеже не восхоте благословения и Соборнаго Уложения послушания [выделено мной. — Г. М.], тем и удалися от него и облечеся в клятву [т. е. проклят. — Г. М.]» («Утвержденная грамота об избрании на Московское государство Михаила Федоровича Романова». Издание Императорского общества Истории и Древностей Российских при Московском Университете. М., 1906).

Ясно, что грозить ослушникам и нарушителям клятвы извержением их из сана, отлучением от Церкви и лишением Святого Причастия может только Поместный Священный (а не просто Земский, «мирской») Собор! Именно таким и был Собор 1613 года.

Поэтому архипастырям нашей Церкви в дальнейшем следует тем более осторожно разобраться в этом церковно-государственном вопросе, отбросив наконец полностью те порой полумирские штампы былого, зачастую вынужденно конъюктурного мышления, к которым их приучала власть в предыдущие десятилетия безбожного и антимонархического коммуно-советского строя…

В связи с вышесказанным вспоминается беседа, имевшая место вовсе даже и не в России, а во Франции, в марте 1856 года, между католическим епископом, монсеньером Пием (который еще не был тогда кардиналом) и Императором Наполеоном III, пытавшемся утверждать, что он предельно много сделал для укрепления в стране позиций религии.

На это епископ, отдавая должное усилиям Императора, счел, однако, необходимым весьма твердо заметить: «…вы не сделали для Бога то, что нужно было сделать, ибо… вами не был восстановлен Его престол, ибо… вами не были отринуты принципы революции, хотя вы и предприняли борьбу с ее практическими последствиями, ибо мирским евангелием, которым руководствуется государство, по-прежнему остается декларация прав человека, каковая, Сир, есть не что иное, как формальное отрицание прав Бога.

Между тем, именно Богу принадлежит право руководить и государствами, и отдельными людьми. В этом-то и заключается цель пришествия Господа нашего на землю. Он должен царить здесь, вдохновляя законы, освящая обычаи, наставляя просвещение, руководя советами, направляя действия правительства и управляемых им людей. Везде, где Иисус Христос не вершит эту власть, имеют место раздор и упадок… Я же вправе поведать вам, что Он не царит среди нас и что наша конституция не является конституцией христианского и католического государства. Наше публичное право прямо говорит о том, что католическая религия является религией большинства французов, но затем оно добавляет, что другие вероисповедания имеют право на равную защиту. Не означает ли это, что конституция в равной степени охраняет истину и заблуждение? Увы, это так!» (Фрагменты этой беседы (в пересказе католического священника Теотима де Сент-Жюста) цитируются здесь по изд.: Архиепископ Марсель Лефевр. Они предали Его. От либерализма к отступничеству. СПб.: Изд-во «Владимир Даль», 2007. С. 79—80).

То, что все это сказано католическим епископом, ничуть не меняет дела. Точно такие же слова абсолютно естественны и для любого последовательно православного христианина, причем, не важно — обычного мирянина или же пастыря или представителя епископата.

Однако, вместо этого, мы сегодня постоянно слышим речи о самоизоляции Церкви Христовой от повседневной общественной жизни «мира» — как будто мы уже ныне пребываем с вами на «небесах»!Замечательно духовно точно и с несокрушимой христианской логикой епископ Пий подвел итог этой беседы.

Перед этим Наполеон III, прервав предыдущую процитированную фразу епископа, задал ему вопрос (какой может задать и любой современный правитель обычной «демократической» страны — увы, в мирском понимании постулатов христианской веры ничего, по сути, не изменилось и за прошедшие полтора столетия): «Но неужели вы считаете, что эпохе, которую мы переживаем, подобает такое устройство и что сейчас подоходящий момент для установления того всецело религиозного царства, о котором вы меня просите? Не думаете ли вы, Ваше Преподобие, что это разбудило бы вредные страсти?» (Там же. С. 80).

На это Пий ответил весьма тактичным образом, не без свойственного ему юмора, но со всей прямотой истинно христианского архипастыря: «Сир, когда крупные политики, подобные вам, Ваше Величество, говорят, что сейчас неподходящий момент, я вынужден уступить, ибо я не являюсь крупным политиком. Но я епископ и, как епископ, я отвечаю им: “Коль скоро сейчас неподходящий момент для царствия Иисуса Христа, что ж, это означает, что сейчас неподходящий момент для сохранения правительств”» (Там же). Поистине — достойнейший ответ!

Останавливаясь столь подробным образом на вопросе о безусловной предпочтительности для Православной Церкви именно монархической формы правления, в то же время следует самым решительным образом подчеркнуть, что идея монархии как таковая отнюдь не является церковным догматом и обязательной частью православного вероучения.

Строго церковную позицию в отношении института монархии в свое время весьма четко изложил Первоиерарх Русской Зарубежной Церкви, митрополит Анастасий (Грибановский), заявивший на Соборе 1938 года: «самодержавие входит в православное миросозерцание, но не является предметом веры нашей» (Цит. по: Инокиня Васса (Ларина). «Русскость» Русской Зарубежной Церкви в аспекте церковной икономии (1920—1945 гг.) // «Благодатный огонь. Православный журнал». Приложение к журналу «Москва». № 12. 2004 г. С. 25).

Православие, всегда трезво оценивая любые формы человеческой власти, в том числе учитывая и исторические грехи самодержавия, признавало, однако, внутреннюю духовную правду монархии — как вполне земного (пусть и освящаемого Церковью) института власти, но неизменно тем не менее старающегося ориентироваться на Монархию Небесную.

Монархия — это не политический атавизм, не памятник Средневековья, а Богом врученная нам единственная норма правления, потенциально предельно благая для грешного человечества, и тем хуже для последнего, если оно ныне в массе своей не способно оценить и вместить в себе этого бесценного дара Божия — освященной Церковью монархической власти.

Затрагивая проблему самодержавной власти в целом, следует при этом остановиться, в частности, на явно недостаточно активной позиции наших архипастырей в отношении дальнейшего разъяснения обществу изначальной, еще евангельской, апостольской аксиомы относительно легитимности для христиан только той власти, что по самой сути своей является христианской и Церковью освященной.Сколь, например, духовно некорректно и сугубо конъюнктурно (хотя и весьма дипломатично) звучит, в частности, одно из утверждений «Основ социальной концепции Русской Православной Церкви» — о том, что, мол, «Религиозно-мировоззренческий нейтралитет государства не противоречит христианскому представлению о призвании Церкви в обществе» (Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви…С. 184)!

Однако, если мы оглянемся на историю Церкви, если оглянемся на недвусмысленные императивы Священного Писания, то очень даже противоречит, ибо объективно такой нейтралитет власти явно не способствует (или же способствует явно недостаточно) христианскому деланию Церкви в мире!

Церковь, разумеется, должна учитывать реалии дня и, конечно же, почитать лучшей для себя даже такую религиозно-нейтральную власть, чем власть атеистическую или же прямо богоборческую.

Но при подобной нейтральной власти как раз никто и не заставляет архипастырей отказываться от четко изначально заявляемой Церковью Христовой — со времен еще Его распятия — позиции: всё в мире, вся жизнь его, все народы и все государства (в том числе, в идеале, и все правительства) должны быть охвачены евангельской вестью и благодатию Божией, даруемой Церковью. Именно к этому и стремится Церковь Христова — это Небо на земле! Всё поэтому в мире враждебное и даже нейтральное Христу не приемлется ею, а значит, «христианскому представлению о призвании Церкви в обществе» противоречит и даже нередко противостоит!

Разве могут архипастыри, если они последовательны в своем христианском мировоззрении, не воспринимать «религиозно-мировоззренческий нейтралитет государства» как именно неспособствующий церковному общественному делу христианского просвещения, воцерковления, а в итоге — и вечного спасения всех верующих граждан нашей страны?

И не о таких ли как раз «нейтралах» было сказано еще Самим Господом в Откровении Св Апостолу Иоанну Богослову: «Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих. Ибо ты говоришь: “я богат, разбогател и ни в чем не имею нужды”; а не знаешь, что ты несчастен и жалок, и нищ и слеп и наг…» (Откр 3, 15—17). И как не может быть духовных противоречий у Церкви с тем, кому в последующих строках Откровения Господь в конце концов, после приведенных выше обличений, говорит: «…будь ревностен и покайся» (Откр 3, 19)?

В известной степени существующий и поныне пассивный нейтралитет самих наших архипастырей в отношении малой воцерковленности власти в РФ (что уж тут говорить о порой даже вполне антихристианской деятельности современного «эрэфовского» правительства!) объясняется, конечно же, застарелой болезнью вынужденного прежде конформизма представителей Церкви — в их отношениях с былой коммунистической властью. Многолетняя привычка, увы, сказывается и поныне. Причем, заметим, идейные основы подобного конформизма были заложены, пожалуй, еще в XIX столетии и восходят в основном к неточному синодальному переводу известных слов Св. Апостола Павла из его Послания к римлянам, звучащих в этом переводе следующим образом: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены. Посему противящийся власти противится Божию установлению…» (Рим. 13, 1—2).

Издавна слова эти так и понимались: любая, мол, власть «от Бога», а потому любой, пусть даже и богоборческой, власти нужно подчиняться. Такое понимание этой апостольской фразы и служило, в частности, многие годы внутренним оправданием Патриарха Сергия в его духовно противоестественном альянсе с большевицкой палаческой властью; им же нередко успокаивали свою совесть архипастыри и пастыри Русской Церкви, шедшие в советский период на те или иные компромиссы с богоборцами-коммунистами.

Однако в авторском апостольском тексте присутствует совершенно иной смысл — абсолютно противоположный!

Смысл этот ясно проступает в ряде переводов данного фрагмента Послания на другие языки; сохранен он и в церковно-славянском тексте, где сказано следующее: «Несть бо власть, аще не от Бога» — то есть не является власть властью, если она не от Бога (буквально: «Ибо не есть власть, если (она) не от Бога»! Как видим, смысл здесь совершенно иной и абсолютно не конформистский.

Еще яснее именно такое содержание выражено в греческом тексте Послания — в букв. переводе: «Не ведь есть власть, если не от Бога» (См.: Новый Завет на греческом языке с подстрочным переводом на русский язык. СПб., 2002. С. 983) (т. е. не является ведь властью «власть», если она не от Бога, — власть, которая по духу своему «не Божия»); и далее дважды о ней же говорится: «Бога ведь слуга она есть» (Рим. 13, 4) (Там же) (или коммунисты, которым призывал повиноваться «с радостью» Патриарх Сергий, были «Божиими слугами»?).

Итак, Церковь Христова словами великого Апостола Павла совершенно ясно говорит нам и до сегодняшнего дня: если власть не Божия, не христианская, Богом не освященная, то для Церкви она является властью сугубо условной и принимается, так сказать, «по факту», по печальной необходимости; и, даже если власть эта «религиозно-нейтральна», всё равно она никак не может «не противоречить» (по определению) всему подлинно духовному смыслу существования Церкви. (Следует при этом заметить, что (пусть и в прежней, традиционной для России Нового времени, трактовке слов Апостола Павла — относительно подчинения христиан даже и нехристианской власти) речь у него шла, вполне конкретно, о власти, существовавшей в ту эпоху перед глазами, то есть о римской — как гарантировавшей законность, правовую обеспеченность жизни граждан Рима, но до поры до времени совершенно не вмешивавшейся в их дела религиозные, будучи тогда в этом отношении предельно, как говорится ныне, «плюралистичной» и «толерантной»).

Еще Древняя Русь прекрасно понимала христианские, евангельские истоки и основы легитимности царской власти, потому единственно и признававшейся у нас многие столетия. Более того, даже и сам Царь являлся в сознании древнерусского общества и Церкви легитимным только до тех пор, пока оставался в своих деяниях искренним, сознательным христианином — лично, быть может, в чем-то порой и заблуждаясь. И недаром именно такое «христианское измерение» царской власти замечательно ярко и ясно выразил в самом начале XVI века преподобный Иосиф Волоцкий, призвав подчиняться только такому земному Царю, который «подзаконен» Царю Небесному, ибо нечестивый и грешный, неправедный Царь есть «не Божий слуга, но диавол, и не Царь, а мучитель» (Преп. Иосиф, игумен Волоцкий. Просветитель. Казань, 1882. С. 158).

В связи со всем сказанным можно утверждать, что ни «простые» члены Церкви, ни ее архипастыри не имеют никакого духовного права (если только они хотят жить в русле своего же неотменяемого церковного Священного Предания) высказываться относительно всего этого двусмысленно и уклончиво — тем более, пытаясь порой ныне сомневаться в монархической форме власти как той единственной форме, что от века признавалась Православной Церковью Христовой в качестве подлинно каноничной и духовно легитимной, ибо дарованной от Бога…В одном из своих посланий 2005 года Святейший Патриарх Алексий II заявил: «В православной традиции сформировалось определенное представление об идеальной форме взаимоотношений между Церковью и государством. Поскольку церковно-государственные взаимоотношения — явление двустороннее, то идеальная [выделено мной. — Г. М.] форма исторически могла быть выработана лишь в государстве, признающем Православную Церковь народной святыней, — иными словами, в государстве православном, в Византии. В своей совокупности эти принципы получили название «симфонии Церкви и государства». Суть ее составляет обоюдное сотрудничество, взаимная поддержка и взаимная ответственность, без вторжения одной стороны в сферу исключительной компетенции другой» (Приветственное послание Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия организаторам и участникам Международной научной конференции «Государство, Церковь, общество: исторический опыт и современные проблемы» // «Церковный вестник» (газ.). М. № 7 (308). 2005 г. (Документы и официальные сообщения). С. 10. За основу здесь взяты фрагменты текста доклада Святейшего Патриарха на Юбилейном Архиерейском Соборе 2000 г.).

Заметим: не есть ли эти слова как раз принципиально выраженная Патриархом, в отличие от приведенного выше весьма туманного высказывания Архиерейского собора 1994 года (подтвержденного и на Юбилейном Соборе 2000 года), традиционная православная явная «предпочтительность для Церкви» именно монархической — как «идеальной» для нее — формы правления, существовавшей как в Византии, так и в России?

Как разъясняет далее Святейший Патриарх само понятие «симфонии»: «В 6-й новелле святого Юстиниана сформулирован принцип, лежащий в основе симфонии Церкви и государства: “Величайшие блага, дарованные людям высшей благостью Божией, суть священство и царство, из которых первое (священство, церковная власть) заботится о божественных делах, а второе (царство, государственная власть) руководит и заботится о человеческих делах, а оба, исходя из одного и того же источника, составляют украшение человеческой жизни”. Классическая византийская формула взаимоотношений между государственной и церковной властью заключена в “Эпанагоге” (втор. полов. IX века): “Мирская власть и священство относятся между собою, как тело и душа, необходимы для государственного устройства точно так же, как тело и душа в живом человеке. В связи и согласии их состоит благоденствие государства”.

Однако, — подчеркивает Патриарх, — симфония в Византии не существовала в абсолютно чистой форме. На практике она подвергалась нарушениям и искажениям Церковь неоднократно оказывалась объектом цезарепапистских притязаний со стороны государственной власти. Взаимоотношения церковной и государственной власти в русской древности были более гармоничными. Впрочем, отступления от канонических норм также имели место (например, правление Ивана Грозного или столкновение царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном). Что касается Синодальной эпохи, то несомненное искажение симфонической нормы в течение двух столетий церковной истории связано с явно прослеживаемым влиянием протестантской доктрины территориализма и государственной церковности на российское правосознание и политическую жизнь» (Там же).

Каков же был «симфонизм» государства и Церкви при большевиках — палача и жертвы! — мы знаем уже хорошо…

…И всё-таки, несмотря на земное несовершенство любых наших человеческих гражданских устроений, лишь при монархической форме правления возможен максимально положительный «симфонизм» Церкви, государственной власти и общества в целом. Именно на это прямо указывает ныне один из наиболее трезво мыслящих архипастырей нашей Церкви — архиепископ Владивостокский и Приморский Вениамин (Пушкарь), пишущий в одной из своих статей: так: «Задача православного человека заключается в том, чтобы быть предельно внимательным и бдительным, всегда готовым к борьбе за святыни веры. Каждый из нас должен сделать всё от него зависящее, дабы свести к минимуму пагубное влияние различных апостасийных мирских начинаний… Необходимо и всенародное противостояние так называемому “духу времени”. Но для того, чтобы успешно бороться с этим духом апостасии в масштабах всей страны, необходимо восстановить симфонию государства и Церкви. А это возможно — не будем лукавить — лишь в рамках истинно православной русской государственности. Не секрет, что наилучшей, единственной формой православной государственности является Самодержавная монархия… Вновь обрести во главе народа венценосного вождя, Помазанника Божия — что может быть лучше и спасительнее для России?

Да, по человеческим меркам достичь этого в обозримом будущем сложно, почти невозможно. Но сердечная молитва и искреннее покаяние непобедимою силою Божией способны творить любые чудеса… И пусть слабый человеческий рассудок пугает нас рассуждениями об опасностях этого исповеднического пути. Неложно обетование Владыки и Спасителя нашего, возвещающего каждому из нас: “Будь верен до смерти, и дам тебе венец жизни… Побеждающему дам сесть со Мною на престоле Моем, как и Я победил и сел со Отцем Моим на престоле Его. Имеющий ухо, да слышит…” (Откр. 2, 10; 3, 21)» («Русь Православная». 2001 г. № 10. С. 3). В свете всего сказанного вряд ли сознательно православно-верующая Россия — в отличие от столь же вполне сознательно лежащего во зле мира — может не предпочитать именно ту форму правления, которая предполагает хотя бы относительную симфоничность взаимоотношений государственной власти с Церковью. Но если ранее эта их симфоничность обеспечивалась их же «единым источником» — общей для них христианской основой, то о каком подлинном симфонизме можно говорить сегодня — когда источником жизни Церкви остается, как и ранее, Божественная благодать, а источником современной жизнедеятельности государственных структур — проплачивающий эту деятельность газово-нефтяной олигархический краник?!

Напомним, в связи со всем сказанным, слова проповеди о необходимости сохранения именно монархической системы правления в России (их можно рассматривать и шире — как принципиальную государственническую установку Православной Церкви) будущего святого Патриарха-исповедника Тихона, произнесенные им 14 мая 1905 года в православном храме в Нью-Йорке (Святитель являлся в то время правящим архиереем в Северной Америке).

Тогда этот мудрый архипастырь выразил подлинно церковное мнение по этому вопросу так: «Власть самодержавная означает то, что власть эта не зависит от другой человеческой власти, не черпается от нее, не ограничивается ею, а в себе самой носит источник бытия и силы своей. Ибо для чего существует она? Евреи просили себе у пророка Самуила царя для того, чтобы он судил и защищал их (см. 1 Цар. 8, 5, 20)… Значит, царская власть должна стоять на страже права и справедливости, защищая от насилия подданных и особенно сирых и убогих, у которых нет других помощников, защиты. А для этого она и должна быть самодержавна и не зависима и не ограничена ни от сильных, ни от богатых. Иначе она не могла бы выполнить своего назначения, так как ей приходилось бы постоянно трепетать за свою участь и, чтобы не быть низвергнутою, угождать богатым, сильным и влиятельным, служить правде, как понимают ее последние, творить суд человеческий, а не Божий…» (Проповеди и поучения святителя Тихона, Патриарха Московского и всея Руси, просветителя Северной Америки. Миссионерское служение. Исторический очерк. Авт.-составит. — священник Сергий Широков. М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2001. С. 130—131).

Относительно же демократической формы правления как таковой Владыка Тихон, отмечая ее глубокую внутреннюю ложь и лицемерие, справедливо, со свойственной ему всегда спокойной трезвостью мысли, утверждал в той же проповеди (опираясь на увиденное им в США): «Что касается… народоправительства, то это одно заблуждение, будто сам народ правит государством. Предполагается, что весь народ в народных собраниях вырабатывает законы и избирает должностных лиц, но это только так по теории и возможно было бы в самом маленьком государстве, состоящем из одного небольшого города. А на деле не так. Народные массы, угнетаемые заботами о средствах к жизни и не знакомые с высшими целями государственными, не пользуются своим «самодержавием», а права свои передают нескольким избранным людям. Как производятся выборы, какие средства практикуются, чтобы попасть в число избранных, нет нужды говорить вам, сами видели здесь. Итак, народ не правит, а правят выборные, и так как избраны они не всем народом, а частью его (большинством?), партией, то и управляя они выражают не волю всего народа, а лишь своей партии (а иногда даже чисто свою волю, т. к. забывают даже и об обещаниях, которые они расточали перед своими избирателями), и заботятся о благе и интересах своей партии, а к противной относятся деспотически, всячески ее утесняя и оттирая от власти.

И вот такой несовершенный строй некоторые желают ввести и в нашем государстве… Забывают однако, что каждый народ имеет свои особенности и свою историю, и что может быть хорошо для одного, для другого оказывается непригодным. Прочны и действительны только те учреждения, корни которых глубоко утвердились в прошедшем известного народа и возникли из свойства его духа. Правовой порядок (конституции, парламентаризм) имеет корни у некоторых западных народов, а у нас в России из недр народного духа возникло самодержавие, и оно наиболее сродно ему. С этим необходимо считаться всякому, и производить опыты по перемене государственного строя дело далеко не шуточное: оно может поколебать самые основы государства, вместо того чтобы помочь делу и исправить некоторые недочеты. Имеяй уши слышати, да слышит!» (Там же. С. 134—136).

По нынешним демократически-примитивным понятиям самодержавие, монархия — почти средневековый институт власти. Однако подобное отношение к самой идее монархии в современном «просвещенном» обществе основывается главным образом на том, что большинство людей сегодня «манит и удовлетворяет… формальная демократия» (Ильин И.А. О Государе // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 2. С. 211), абсолютно иллюзорная, лживая изнутри и цинично-фальшивая во всех своих внешних проявлениях, не требующая от власти (особенно у нас в России) ни чести, ни совести… А отсюда, как справедливо утверждал Ив. Ильин, оказывается вполне естественным и даже неизбежным, что «люди, живущие таким духовным актом, в котором нет ни духа, ни сердца, ни разума, ни совести, ни созерцающего ока, а есть только поверхностные сведения, расчет, рассудок, изворотливость и внешнее наблюдение, — не имеют внутреннего органа для восприятия Государя и для живого монархического служения. Они теряют Царя и в сердце, и в голове, — не понимают монархии и произносят о Государе… поверхностные глупости и пошлости» (Там же).

Разумеется, даже и при отсутствии ныне в России церковно-освященной формы государственного правления ее христиане не впадают в религиозно-гражданственный пессимизм: ведь их духовные предки жили и свидетельствовали о Христе и о правде Божией и в предавшем Его на распятие Израиле, и в языческом Риме, бросавшем их на растерзание львам. Десятилетиями мученичества свидетельствовали православные Русской земли об этой правде и при большевицком дьявольском иге…

Прискорбно, однако, что в целом страна наша, утратив в годы революции истинные свои духовные ориентиры, постепенно потеряла с тем и трезвое понимание необходимости для России монархии — как наиболее полезной, веками опробованной и наиболее духовно полноценной, наиболее органичной для Русской земли и ее граждан-традиционалистов (то есть для полноценных русских), формы власти. (Именно в свете всего сказанного выше представляется тем более прискорбной чисто механическое перенесение тезиса о «непредпочтительности» формы власти в России (тезиса, по сути, весьма сомнительного с церковно-канонической точки зрения) — из документов Собора 1994 г. в текст одного из заявлений Собора 2000 г. — в «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви» (хотя следует признать, что в целом документ этот — безусловно на сегодняшний день достаточно важный).

О внутренней, исторически сложившейся и вполне — и духовно, и материально — органичной для России монархической форме правления вообще говорилось русскими мыслящими людьми немало. И не без искреннего душевного согласия приведем здесь еще одно четкое, жизненно весьма трезвое и прагматически ясное мнение по этому вопросу, выраженное всё тем же, широко здесь цитировавшимся, И. Солоневичем, как-то сказавшим: «Русский крестьянин… имеет много отрицательных сторон: он груб, малокультурен, склонен напиться и подраться. Но здравый смысл у него есть — здравый смысл, проверенный тяжелым опытом тысячелетий. И этот здравый смысл создал в России строй, при котором демократичность быта и жизни росла из нравственных истоков Православия, и гарантировалась политической мощью монархии. И сейчас, после опыта всего мира, мы можем математически доказать, что общая сумма человеческих свобод была в царской России никак не меньше, чем где бы то ни было в сегодняшнем мире, и безмерно больше, чем в современной Европе вместе взятой» (Солоневич И. Указ. соч. С. 246).

Однако, увы, русский народ, впав около века назад, по фальшивой подсказке большевиков и подыгрывавшей им в своей политической наивности значительной части русской интеллигенции, в соблазн социалистической «демократии», сам отказался от предельно разумной (им же самим выработанной) и фактически — действительно! — ответственно-демократической (ибо в принципе всегда ответственной перед Богом и его народом) формы власти — монархии.

Что ж, за этот отказ русский человек в итоге и заплатил своей собственной кровью и собственным своим духовным оскудением… Наряду с этим, вполне естественно, что тем, кто единственно не утратил трезвой ясности взгляда на нашу печальную действительность, всегда оставалась и остается только Церковь, неизменно осознававшая всю дьявольскую искусительность большевизма и трагический самообман купившегося на лживые посулы коммунистов русского народа.

Сожалея в свое время об отказе граждан России от своей единственно легитимной — с последовательно православной точки зрения — монархической форме власти, как всегда весьма трезвый А. Карташев в то же время не считал это сколько-нибудь разрушительным для самой Церкви (хотя во многом и не способствующим ее духовно-практической деятельности). Достаточно объективно оценивая сложившуюся в России с приходом большевиков ситуацию, он тем не менее призывал не впадать в излишний пессимизм — пусть даже и из-за смерти ее прежней церковно-монархической «исторической плоти». Особенно ясно он сказал об этом в одной из своих статей начала 1950-х гг.: «…не имея права поступаться своими догматами, нормами и идеалами, Православие в эти искусительные исторические времена своего внешнего умаления должно быть готово к ряду больших (не принципиальных, а только тактических) “вычитаний” из своей полноты… Не стало у Православия царя, миропомазанного защитника. Может быть, долго не будет. А может быть, и совсем не будет. Какое православное сердце не оплачет эту незаменимую потерю! И какое не обрадуется, если бы неведомыми судьбами Промысла, этот слуга Церкви вновь был бы поставлен на прежнее место его теократического служения! Во всяком случае нам не по пути с политиками, садистски забивающими осиновые колы в могилу православного царства. Но историческая плоть смертна. Лишь само Православие бессмертно и переживет все “вычитания” из исторических форм его воплощения» (Карташев А. Православие и Россия… С. 222).

Пусть сегодня мы наблюдаем явное несоответствие нынешнего духовного состояния и мира в целом, и России — в частности, требованию скорейшего осмысленно-положительного восприятия монархической идеи как таковой и внедрения ее в нашу духовно-политическую жизнь. Пусть так, и тем не менее нам, русским православным людям, вовсе не следует отказываться от мысли постепенного возрождения этой идеи — и, быть может, даже не в столь уж отдаленном будущем.

Другое дело, что это должно стать результатом живого духовного прозрения основной части самого общества: без осознания нами всей шкалы нравственных ценностей, определяющих суть монархии, воссоздание ее в России и дальнейшее устойчивое в ней состояние не будет иметь места. И в этом смысле весьма точно высказался Архиерейский Собор 2000 года, заявивший в одном из своих документов: «Форма и методы управления во многом обусловливаются духовным и нравственным состоянием общества… Изменение властной формы на более религиозно укорененную [читай: монархическую. — Г. М.] без одухотворения самого общества неизбежно выродится в ложь и лицемерие, обессилит эту форму и обесценит ее в глазах людей» (Сборник документов и материалов Юбилейного Архиерейского Собора Русской Православной Церкви… С. 185). И, действительно, сегодняшнее весьма печальное нравственное и духовно-мировоззренческое состояние нашего общества явно свидетельствует, что Царя мы пока не заслужили. Ибо многие ли из нас всей душой своей, всем смыслом жизни своей с радостью откликнулись на божественный призыв: «Друже, дай Мне сердце свое»?

И тем не менее, как же прав был И. Солоневич, утверждавший в свое время: «…сильная Россия никому, кроме нас, не нужна. Никому, кроме нас, не нужен и русский Царь. Но нам-то он нужен очень…» (Солоневич И. Что есть масса? // Имперское возрождение. № 6 (14). 2007. С. 45).Если «внешние» механизмы возрождения полноценной российской государственности есть дело национально-патриотически ориентированных политиков, то утверждение духовной подосновы этого процесса есть самое прямое дело Православной Церкви — как религиозно-цивилизационной подосновы большинства граждан России!

При этом со всей ясностью и определенностью следует сразу же заявить (такова и внутренняя государственническая «программа» Церкви), что в контексте восстановления подлинной суверенной российской государственности нет и не может быть места никаким либертарианским идеям и реформам — как элементу предельно разрушительному и смертельно опасному для нашей, должной противопоставить себя общемировому «глобалистскому проекту», державы!

Более того, в процессе дальнейшего развития и укрепления идейно-политической государство-восстановительной платформы всенародного движения за новую Россию духовной нашей основой должна стать подлинно «русская идея»: возрождение и дальнейшее строительство справедливого, общенационального, православного, самодержавного государства, в свое время предательски обрушенного сначала всевозможными либералами, а затем зверски добитого их же, по сути, выкормышами — коммунистами.

Притом важнейшую роль в придании духовно-социального смысла этому движению, помимо Церкви (как внеполитического и лишь одухотворяющего правдой Христовой всех участников политического возрожденческого процесса), должна сыграть важнейшая составляющая — необходимая уже сегодня России ее монархическая партия, поскольку одной из причин гибели Империи в начале прошлого века и послужило именно то, что, как писал Ив. Ильин, «единой и организованной монархической партии, которая стояла бы на страже трона и умела бы помогать монарху — не было. А те, которые пытались выдавать себя за такую “партию”, вели линию не государственную, а групповую и не понимали своих исторических и государственных заданий» (Ильин И.А. Почему сокрушился в России монархический строй? // Ильин И.А. Наши задачи… Т. 2. С. 181); «…были героические исповедники, подобные московскому протоиерею Восторгову, шедшие на смерть и принимавшие ее…Но сколько бы ни было таких, — они не составляли того, в чем нуждалась Россия, т. е. продуманной, организованной и отстаивающей национальный трон политической партии. Такой партии в России не было» (Там же. С. 181—182).

Однако создание ныне монархической партии не может явиться следствием лишь внешних политико-организационных решений на основе антибольшевицкой идеологии. Оно должно стать и сможет стать не только элементом, так сказать, некоего возможного «Белого проекта» нового Русского государства, но и непосредственной живой реальностью будущего политического дня только как результат «правого» духовного переворота в самом обществе, то есть происходящего в душах просыпающихся от векового коммунистического сна граждан России.

И поскольку большевицкая революция в стране была подготовлена прежде всего именно в душах русских людей, то точно так же в их же душах и должна родиться, став постепенно вполне осознанной, идея противостояния и освобождения собственной страны от наследия большевизма: ведь именно таким наследием и является вся наша сегодняшняя страшная, полунищая и в духовном смысле — по большей части — бессмысленная жизнь.

Именно поэтому, как справедливо подчеркивал еще Ив. Ильин, «чтобы преодолеть революцию, надо не только искоренить большевиков, но и возродить религиозность и правосознание и создать новые, справедливые установления и учреждения. Напрасно думать, что большевизм укрывается в большевиках; что он исчезнет вместе с их истреблением. Нет, большевизм укрывается прежде всего в тех корнях, из коих вырос; и из них он вырастет опять, если просто исчезнут его современные носители» (Ильин И.А. О революции // Ильин И.А. Собрание сочинений. Кто мы? О революции. О религиозном кризисе наших дней. М.: Изд-во «Русская книга», 2001. С. 144). И действительно, почва большевизма в значительной степени сохраняется и поныне: это «кризис христианской веры и религиозности вообще; кризис патриотизма, правосознания, государственности и демократии; кризис хозяйственного уклада души и частной собственности <…> Здесь спасение, конечно, в духовном самоочищении, бесстрастии и прозорливости. Но эти доблестные силы и уменья приходят не до крушения, а после катастрофы» (Там же. С. 144 и 145).

И вот, теперь, после формальной ликвидации у нас большевицкой власти, в чем же состоит главная задача духовно здоровой ведущей части нации в ее государственном строительстве? Задача эта состоит в том, чтобы окончательно противопопоставить всем, фактически сохраняющимся и по сей день почти во всех властных структурах и государственных институтах «духовным» реликтам революционного посткоммунизма в России (как основы продолжающегося всё того же большевицкого грабежа страны, неимоверно ныне даже возросшего), — русскую духовную контрреволюцию, воззвав к антикоммунисту в душе каждого подлинно русского человека!

Ибо большевицкая преемственность как в психологии, так и и в самих методах властвования, продолжают оставаться основой и сегодняшней власти в России — с небольшой только разницей: если в начале прошлого века большевик-«бандит, уверовав в противоестественную утопию» коммунизма, «стал садистически экспериментировать» (Там же. С. 147) над русским народом, подсовывая ему идеологию коммунистическую, то сегодняшний его перекрасившийся последыш — по большей части точно такой же бандит! — экспериментирует над нами, подсовывая уже утопию «демократическую».Пока страшная правда о нас самих не прозвучит громогласно и покаянно в масштабе всей страны, пока не начнет эта правда — понятая и прочувствованная — жить в сердце всего народа, Россия всё так же и будет пребывать в состоянии вялотекущего гниения, нищеты, раздоров, в мутном потоке безбожного, бессмысленного и духовно жалкого существования!

Правда же это очень проста: народ, страна в целом забыли о Боге и вот уже почти целое столетие никак не могут вспомнить о Нем…

Непонимание — и до сих пор! — значительной, если не большей частью нации духовного проклятия, наложенного на нас Богом за измену Ему и Его Церкви, совершенного в период революции и в последующие десятилетия, проклятия, так и не снятого с нас всеобщим покаянием в этом грехе России, — вот что остается единственной причиной всех сегодняшних наших бед.

Как сказано было еще в ветхозаветные времена Ангелом Господним в поучающем откровении священнику Ездре: «Погибают многие в этой жизни, потому что нерадят о предложенном им законе Божием. Они не послушались, и воспротивились Ему, утвердили в себе помышление суетное. Увлеклись греховными обольщениями, сказали о Всевышнем, что Его нет, не познали путей Его, презрели закон Его, отвергли обетования Его, не имели веры к обрядовым установлениям Его, не совершали дел Его. И потому… пустым — пустое, а полным — полное» (3 Езд. 7, 20—25).Сколько, однако, еще наших сограждан пребывает и поныне в том духовном помрачении «пустоты» и в том поистине глубочайшем сне разума, которые иначе как продолжающимся затяжным социальным сумасшествием не назовешь!

Именно так, ссылаясь на Священное Писание, характеризует состояние любого общества, впавшего в грех революции и продолжающего жить по его «заветам», митрополит Минский и Слуцкий Филарет (Вахромеев), утверждающий, что, «анализируя состояние обществ, потрясенных революциями, можно обнаружить закономерности, свойственные им всем без исключения» (в том числе и России), которые собственно и приводят «к революциям и братоубийственным, кровопролитным войнам.

Это… абсолютная закономерность, определенная законом мироздания: “Если же не будешь слушать голоса Господа, Бога Твоего, и не будешь стараться исполнять все заповеди Его и постановления Его… поразит тебя Господь сумасшествием, слепотою и оцепенением сердца. И ты будешь ощупью ходить в полдень, как слепой… и не будешь иметь успеха в путях твоих, и будут тебя теснить и обижать тебя всякий день, и никто не защитит тебя… и сойдешь с ума от того, чтÒ будут видеть глаза твои… и будешь ужасом, притчею и посмешищем у всех народов” (Втор. 28, 15, 28, 34, 37)» (Филарет, Митрополит Минский и Слуцкий, Патриарший Экзарх всея Беларуси. Библейское слово о строе жизни // Он же. Богословие добрососедства. Киев: Изд-во «Дух і літера», 2002. С. 128, 129).

И сколь многое из всего перечисленного здесь как раз и является сегодняшним нашим уделом! Не пора ли уже России и образумиться?

И все-таки… И все-таки: какие-то — пусть и чрезвычайно небольшие — но положительные сдвиги в народной душе уже видны!

Будем справедливы: с началом разложения коммуно-советизма в России, которое мы сегодня наблюдаем, наступает, слава Богу! — пусть во многом еще медленно и нерешительно — постепенное наше пробуждение от почти вековой летаргии безбожия и духовной лени.

И хотя дикие искажения, накопившиеся за предыдущий век в сознании значительной части граждан СССР, остаются пока огромны, жизнь все-таки показывает, что даже и к полузрячей пока душе современной России оказываются вполне приложимы слова Ф. Достоевского о том, что, несмотря ни на что, «народ русский остается [пусть и на почти пока бессознательном, так сказать, «генетическом» духовном уровне, подспудно сохраняющемся в нем. — Г. М.] в огромном большинстве своем — православен и живет идеей православия… хотя и не разумеет эту идею отчетливо и научно. В сущности в народе нашем кроме этой “идеи” и нет никакой, и все из нее одной и исходят, по крайней мере, народ наш так хочет, всем сердцем своим и глубоким убеждением своим. Он именно хочет, чтоб всё, что есть у него и что дают ему, из этой лишь одной идеи и исходило. И это несмотря на то, что многое у самого же народа является и выходит до нелепости не из этой идеи, а (из) смрадного, гадкого, преступного, варварского и греховного. Но и самые преступник и варвар, хотя и грешат, а всё-таки молят Бога, в высшие минуты духовной жизни своей, чтоб пресёкся грех их и смрад и всё бы выходило опять из той излюбленной “идеи” их» (Достоевский Ф.М. Дневник писателя // Достоевский Ф.М. Полное собрание сочинений. Т. 11. СПб, 1894. С. 522—523); «все народные начала у нас сплошь вышли из православия» (Там же. Т. 10. С. 143) и «вера… православие есть всё, что… русский народ считает за свою святыню; в ней его идеалы, вся правда и истина жизни» (Там же. С. 312).

Сказанное, конечно, не означает, что и ныне, после всех своих нравственных падений, русский народ в целом способен сегодня во всей полноте почитать свои же собственные святыни — речь сегодня идет лишь о том, что как только хоть какая-то часть народа порывает с прежним своим бездуховным сном, с безрелигиозным беспамятством, то все такие, вновь просыпающиеся души, как правило, обращаются к вере Святой Христовой Руси. И, подчеркнем, таких просыпающихся душ, слава Богу, становится все больше и больше. Что ж, это вполне естественно: ведь и в тяжких условиях более чем семидесятилетнего «египетского плена» большевизма русский народ являл не только великих подвижников духа и бесстрашных мучеников за Христа — особенно в первые десятилетия коммунистического нашествия, но даже и позже, пусть и в как бы порой полусонной, отягощенной повседневным грехом советского бытия, глубине души продолжал он сохранять неугасимый огонек христианской веры.Трезвый учет всего этого, вместе с прозорливым пониманием современных и грядущих катастрофических жизненных процессов, идущих и имеющих быть в стране, верность Богу и Его Православной Церкви, всё возрастающая крепость правосознания и глубинное, подлинное, сущностно-духовное, а не формальное, понимание самой сути ответственного перед страной традиционного для нас Самодержавия — вот те реальные основы, на которых только и может возникнуть, получить широкую поддержку народа, существовать и наконец победить будущая монархическая партия России…

И, подводя итог всему здесь сказанному, вспомним слова Гоголя, которые остаются и, пожалуй, даже становятся исподволь все более и более актуальными сегодня: «Верховный Промысл так явно слышен в судьбе нашего отечества…Сверх любви участвует здесь сокровенный ужас при виде тех событий, которым повелел Бог совершиться в земле, назначенной быть нашим отечеством, прозрение прекрасного нового здания, которое покамест не для всех видимо зиждется…»