22 октября / 4 ноября сего года, в праздник Казанской иконы Божией Матери, исполнится 290 лет со дня основания Российской Империи. В этот день 1721 года решением Правительствующего Сената Царь Петр I был провозглашен Императором Всероссийским, Петром Великим и Отцом Отечества. Это было сделано в ознаменование окончания Северной войны, которая была завершена Ништадтским мирным договором 30 августа (ст. стиля). 1721 г., согласно которому к России отошли Лифляндия (с Ригой), Эстляндия (с Ревелем и Нарвой), часть Карелии, Ижорская земля и другие территории. Провозглашение русского Царя Императором стало выражением достигнутых в его царствование международных успехов России. Хотя акт этот не сразу был признан европейской дипломатией (при жизни Петра Великого только Голландия и Швеция официально признали этот титул), этот день считается днем основания Российской Империи. О значении правления Петра Великого рассуждает настоятель храма Св. Троицы пос. Каменники Рыбинского благочиния Ярославской епархии иерей Сергий Карамышев. В либеральной церковной среде с XIX века утвердился взгляд на деятельность Петра I в отношении к Церкви как на исключительно разрушительную. К началу ХХ века либералы договорились до того, что вся жизнь Русской Церкви в XVIII-XIX веках была объявлена 200-летним пленением. Ради одних этих фантастов необходима была большевицкая тирания – дабы привести их в чувство. Так что, слава Богу, непродолжительна была их радость, открывшаяся смрадным февралем 1917 г., по случаю избавления их от «ига самодержавия». Порассуждаем же о том, было ли в действительности это самое «пленение». Но прежде определимся с основополагающими понятиями. Выясним, в чем разница между монархией, абсолютизмом и деспотией. Выдающийся теоретик самодержавия профессор государственного и канонического права М.В.Зызыкин в работе «Царская власть и закон о престолонаследии в России» пишет: «Сам по себе единоличный принцип управления государством может опираться на различные основания и в соответствии с этим совершенно менять свой облик. Он может быть построен на принципе абсолютизма, деспотии и самодержавия; каждый из них создается наличностью у нации совершенно различных психологических предпосылок. Прежде всего, не всякая единоличная власть есть власть монархическая. Диктатура может соединять в себе все власти, но это власть, делегированная народом; это – не монархия, ибо в монархии сама единоличная власть получает значение верховной…. Самая неограниченная власть короля не есть власть самодержавного монарха, если она не признает для себя никаких высших обязательных начал и, сливая себя с государством, приписывает ему и себе всемогущество (L’etat – c’est moi), ибо власть самодержавного монарха есть власть, выросшая из Церкви, из церковного идеала, органически с Церковью и по идее, и по установлению связанная и этим принципом ограниченная. Точно так же восточная деспотия не есть самодержавная монархия, ибо там нет понятия о Церкви, и положение деспота определяется не объективно нормированным положением, а лишь его личным успехом. Хотя в деспотии право признается не за силой человека, как в абсолютизме, а за силой высшей, сверхчеловеческой, указывающей своего избранника через его успех, но здесь налицо лишь рабская покорность без ясного представления о том нравственном идеале, который призвана представлять верховная власть самодержавного монарха. Деспотия не знает династической власти, которая составляет органическую принадлежность власти самодержавной. В самодержавии монархическое начало есть выражение того нравственного начала Православия – смирения перед промыслом Божиим, указующим носителя власти и подвига, которому народное миросозерцание усвояет значение верховного принципа жизни. Только власть монарха, как выражение силы этого самодовлеющего нравственного подвига, является верховной. Эта монархическая власть – не власть сословного феодального монарха, основанная на его привилегии, а власть подвижника Церкви, основанная на воплощении народной веры, народного идеала; через это власть его становится властью самого нравственного идеала в жизни, который не может быт и понят без проникновения в учение Православия о смирении и стяжании благодати через самоотречение и жертвенность подвига жизни». К какой же из трех основных разновидностей единоличной формы правления принадлежала власть основателя Российской империи? Излюбленный тезис либералов: Петр превратил Церковь в один из департаментов государства, поставил себя выше Церкви – следовательно, его власть была абсолютистской и деспотической. Однако разберемся. При Петре I Св. Правительствующий Синод получил право законодательной инициативы наряду с Правительствующим Сенатом. Ни один закон в Российской Империи, помимо прямых императорских указов, не мог быть принят без обоюдного на него согласия Сената и Синода. И не следует забывать о том, что не только Синод, но и Сенат состоял из православных русских людей и что сам Царь был православным русским человеком, т.е. они не были силами по отношению к Церкви внешними, чуждыми. Синод представлял православное священноначалие, а Сенат представлял православных мiрян. Что мы имеем сейчас, при так называемой свободе Церкви? Общественную палату, претендующую, самое большее, на ходатайства перед органами государственной власти, причем, православные, вполне осознанно исповедающие свою веру, здесь в явном меньшинстве. Император Петр был куда более высокого мнения о Церкви, чем нынешние, или февральские 1917-го года, правители России. Император Петр был не настолько невежественен, чтобы, подобно присяжному поверенному Керенскому, по своему произволу менять строй Церкви. Прежде, чем учредить на место Патриарха Синод, он испросил на этот шаг письменное согласие каждого из русских иерархов. Если бы они увидели в реформе нечто совершенно несовместимое с их архипастырской совестью, пусть не все, но, по крайней мере, некоторые, нашли бы в себе решимость возражать. Ведь не побоялся в свое время обличить Царя святитель Митрофан Воронежский по поводу установки им языческих изваяний перед монаршей резиденцией, и готов был умереть, отстаивая истину. Пусть он уже отошел к Богу ко времени церковной реформы, однако показателен дух, который жил в русских архиереях того времени. Святителя Димитрия Ростовского более заботила проблема раскола в Русской Церкви, чем пустовавшая во время его святительства патриаршая кафедра. Святителя Иоанна Тобольского более увлекали миссионерские труды, чем все та же вдовствовавшая кафедра. Местоблюститель Патриаршего престола митрополит Стефан (Яворский) не возражал против учреждения на место Патриаршества Синода, однако в вопросе, представлявшемся ему действительно принципиальным, а именно в противостоянии протестантской пропаганде, проявил твердость, и, не побоявшись гнева монарха, составил сочинение «Камень веры». После согласия всех русских иерархов Петр I испросил благословения на реформу у вселенского Патриарха Иеремии III. Тот единомысленно с другими восточными Патриархами дал свое благословение на учреждение Св. Синода. Неужели кто-то дерзнет утверждать, что Русская Церковь в синодальный период своей жизни как якобы беззаконное, организованное по произволу Петра I, сборище, утратила благодать? Напротив, монарший надзор за деятельностью иерархов принес благие плоды. Ни одна другая эпоха русской истории не дала такого количества гигантов духа среди архиереев, как эта. Святители Иннокентий Иркутский, Иоасаф Белгородский, Тихон Задонский, Иннокентий Пензенский, Антоний Воронежский, Филарет Московский, Филарет Киевский, Иннокентий Херсонский, Игнатий Кавказский, Феофан, затворник Вышенский, Иннокентий Московский, просветитель Сибири и Америки, Макарий Московский, просветитель Алтая, Николай Японский…- лишь наиболее известные. Высочайшего уровня достигла в ряде общежительных обителей монашеская жизнь – ведь без нее не явились бы и великие святители. И в толще народной, пока она еще не была затронута так наз. передовыми идеями, процветало христианское благочестие. Ни один из перечисленных великих святителей не говорил о неканоничности синодальной системы церковного управления, они находили более достойные сферы для применения своих талантов, нежели участие в разрушавшей христианское государство смуте. Святейший Синод, пусть и коллективный орган, имел то же достоинство, что Святейшие Патриархи Востока. Если бы Петру I была безразлична судьба Русской Церкви или он хотел бы ее унизить, стал бы он добиваться признания от Восточных Патриархов равенства Синода с ними? Вселенский Патриарх Иеремия III в своей Утвердительной грамоте писал: «…Синод в Российском Святом Великом Государстве есть и нарицается нашим во Христе братом, Святым и Священным Синодом от всех благочестивых и православных христиан – священных и мiрских, начальствующих и подначальных и от всякого сановного лица. Он имеет право совершать и установлять то же, что и четверо апостольских патриарших престола. Советуем, побуждаем и предписываем ему хранить и держать неизменными обычаи и правила Священных Вселенских Святых Семи Соборов и прочее содержимое святою Церковью, и пребудет непоколебимым вовеки». Если мы будем поднимать проблему секуляризации, то должны будем заметить, что эта секуляризация началась задолго до Петра. Передача суда над духовными лицами в руки государственных чиновников учрежденного Монастырского приказа в Соборном Уложении 1649 года (Царь Алексей был тогда слишком юн, чтобы самому разрабатывать законопроекты) является отражением поползновения бояр против идеи симфонии, идеи самодержавия. Боярская оппозиция самодержавному строю тянула Россию примерно к тому политическому устройству, коим «славилась» тогда Польша, т.е. к олигархии. Патриарх Никон, противоставший этим стремлениям, ратовавший за чистоту принципов самодержавия, что выразилось в ущемлении с его стороны власти боярства, был низложен. Опять стал действовать Монастырский приказ; Церковь по произволу властей могла быть лишаема собственности. Петр I эти тенденции всего лишь унаследовал. Не секрет, что боярская оппозиция самодержавию хотела иметь что на патриаршем, что на царском престоле если не своего сторонника, то хотя бы человека ей не мешавшего. Петр, как прежде него Иоанн Грозный, потеснил боярскую оппозицию, сделав своим союзником Синод, имевший более связи с законной государственной властью, нежели с влияниями частных лиц. Решение учредить Синод окончательно созрело у Петра I после расследования антигосударственного заговора, в центре которого был его сын Наследник Престола Алексей, а ближайшими помощниками оказались виднейшие из иерархов. Это был заговор против Самодержавия, подобный тем, что прежде действовали против Царя Иоанна Грозного, Царя Бориса Годунова, Патриарха Никона. Петр I уравнял силы иерархии и боярства, поставив на одной властной ступени Синод и Сенат, сам оставаясь верховным арбитром. В этом проявилась потребность исторического момента, которая впоследствии могла быть исправлена той же самодержавной властью, что в действительности и намечалось Императором Николаем II. Здесь следует обратить внимание на очень важный момент. Если бы Император не был сыном Церкви, мы могли бы говорить об абсолютизме, для которого нет никаких высших авторитетов. Однако Петр был сыном Церкви и одновременно главою народа Божия, т.е. русского православного народа (всея Великия, Малыя и Белыя Руси) и, подражая императорам Византии вполне мог принимать решения, касающиеся Церкви. Никто другой, как Петр I, осуществил стремление Патриарха Никона совершенно упразднить Монастырский приказ, в котором гражданская власть судила лиц, облеченных священным саном. Петр передал функции Монастырского приказа камер-конторе Синода, т.е. духовным лицам. Что же касается участия византийских Императоров в церковном управлении, профессор Московской духовной академии и Императорского Московского университета, А.П.Лебедев пишет, например, о законодательных инициативах Императора Льва VI, Мудрого, следующее: «…Император Лев Мудрый, будучи деятельным гражданским законодателем, с полным самовластием издавал и чисто церковные законы. В этом случае Император пользовался несовершеннолетием, неопытностью и неспособностью к делам своего брата Патриарха Стефана. Император-законодатель, кажется, совсем забыл о существовании каких-либо границ, разделяющих законодательство церковное и гражданское. Например, он издает такой закон: если относительно какого-либо церковного вопроса существует два узаконения, церковное и гражданское, то отдавать предпочтение тому, которое полезнее… Или еще он издает вот какой закон: запретив обручения раньше семилетнего возраста, а браки раньше 14-летнего для юношей, а для девушки раньше 13-летнего, законодатель прибавляет: если же Император сочтет нужным допустить какое-либо исключение из этого правила, то этим не делается никакого ущерба закону, потому что кому поручено от Бога править мiром, те стоят выше законов своих подданных» («История Византии»). Безусловно, в подобных законодательных инициативах мало похвального, так же, как и возведении в Патриархи мальчика. Однако никто не обвиняет Льва Мудрого в разрушении Церкви и никто не отсчитывает со времени его правления никакого энно-летнего «пленения» Греческой Церкви, тем более, что он был далеко не единственным из подобных законодателей. Это были искажения самодержавного строя с поползновениями в сторону абсолютизма, но вовсе еще не абсолютизм. Говоря об отдельных отрицательных воздействиях царской власти на Церковь, не следует забывать и положительных сторон. Цари как сила внешняя по отношению к церковной иерархии и вместе сила не менее авторитетная в отношении духовном, надзирали за порядком среди епископов. А нарушения порядка, что греха таить, случались. Для примера обратимся к России. В 1439 г. между греками и латинами была заключена Флорентийская уния, которую подписали, «злой совет сотворше», греческие царь и патриарх (кстати, хоть здесь налицо и согласие царя с патриархом, никакого осуществления принципа симфонии нет, ибо она основана на Божием законе, а не на противлении оному, поэтому здесь мы имеем место с преступным сговором), а также тогдашний предстоятель Русской Церкви митрополит Исидор. Въехавший в Москву с необычайной пышностью в звании кардинала, он возгласил на литургии имя папы, архидиакон же зачитал определения Флорентийского Собора. И первенствующий из мiрян благочестивый Великий Князь Василий, по прозванию Темный, тотчас в храме обличил Исидора как отступника и приказал взять его под стражу, что в сей же момент и было исполнено. Если бы не решительные действия Великого Князя, вряд ли удалось бы избежать церковной смуты, подобной той, что объяла тогда Грецию. В первые три века церковной истории в условиях гонений церковная иерархия самими обстоятельствами была ограждена от соблазна властолюбия. Когда гонения были прекращены властью равноапостольного Константина, Церкви, ради ее внутреннего порядка, потребовался противовес власти иерархии в лице Божия Помазанника, православного Императора. Беда наших либералов в том, что они смешивают два далеко не тождественных понятия: «независимость иерархии» и «свобода Церкви». Ведь иерархия только часть Церкви. Независимость в определенных условиях порождает в иерархах властолюбие, что оборачивается для народа Божия рабством, как это было в VIII веке в Церкви Римской. Там иерархи освободились от власти Императора, после чего сами сделались мiрскими правителями, стремящимися к мiрским преимуществам. Восточная Церковь этого соблазна тогда избежала благодаря самодержавию. Путают некоторые из церковных либералов понятия «симфония» и «независимость друг от друга власти государственной и церковной», привнося в самодержавное государство республиканский принцип разделения властей. В действительности симфония, гармоническое звучание разнородных начал, возможна лишь в том случае, когда музыканты с помощью голоса или инструментов исполняют одну музыкальную пьесу по одним нотам, в согласии друг с другом. А в случае их независимости друг от друга они не могут выдавать ничего, кроме какофонии, видимо, столь вожделенной для либерального слуха. Более всего критики обвиняют Петра в «попрании» 34-го апостольского правила, которое гласит: «Епископам всякаго народа подобает знати перваго в них, и признавати его яко главу, и ничего превышающаго их власть не творити без его рассуждения; творити же каждому только то, что касается до его епархии, и до мест, к ней принадлежащих. Но и первый ничего да не творит без рассуждения всех. Ибо тако будет единомыслие, и прославится Бог о Господе во Святом Духе, Отец и Сын и Святой Дух.» Хотя здесь употреблено слово «народ», в греческом оригинале «этнос» (по Греческо-русскому словарю Вейсмана, С.-Пб., 1899 г., может переводиться как «народ, племя, толпа; класс (людей); стадо»), из дальнейшего контекста ясно, что речь идет не о национальности в современном смысле, а о населении, объединенном по принципу территориальному. Так толкует это правило и Зонара: «…настоящее правило повелевает, чтобы первенствующих епископов в каждой епархии, т.е. архиереев митрополий, прочие епископы той же епархии почитали главою…». Производимая прямо на наших глазах реформа церковного управления, основанная на создании митрополичьих округов, намечалась еще в синодальный период. Такой проект разрабатывал товарищ обер-прокурора князь Н.Д. Жевахов. Это соответствует 34-му правилу св. апостолов: чтобы епископы каждого из митрополичьих округов подчинялись своему митрополиту. И осуществлению реформы нисколько бы не мешала синодальная система. Да и без всякой реформы фактическое положение митрополитов Московского и С.-Петербургского было особенным, они, что называется, задавали тон в деле управления Русской Церкви. Обезпечивался порядок, в чем и заключается основная мысль 34-го правила. В начале ХХ века наши церковные либералы толковали 34-е правило весьма своеобразно, понимая «этнос» не как население епархии, а как национальность, и делая вывод: у русских должен быть свой патриарх. Тогда возникал закономерный вопрос: а чем грузины, или вновь выведенная австрийско-польскими этноселекционерами «нация украинцев, хуже русских? И уже в 1917 г. грузины, отколовшись от Русской Церкви, избрали католикоса. Вопросы можно задавать и дальше. А чем осетины или якуты хуже? Пусть и у них будет свой иерарх-этнарх… В преобразованиях Петра I, безусловно, заметно влияние государственно-правовой системы протестантских стран. В культурном отношении он был более склонен сближаться с последними, нежели с католическими. И в этом была его мудрость. В свое время благоверный Великий Князь Александр Невский предпочел не только сблизиться, но и политически подчиниться монголо-татарам, — лишь бы, благодаря этому, иметь силы противостоять католической экспансии. Петр I, весьма почитавший святого правителя, положивший его мощи в основание новой столицы, действовал, руководствуясь той же логикой: поддерживать отношения с протестантами как противниками католиков – дабы увереннее стоять на ногах в сфере внешней политики. Архимандрит Константин Зайцев (из Джорданвилля) говорит о мотивах сближения Петра I с Западом следующее: «…надо различать интерес к Западу внутренний, по мотиву увлечения его культурными достижениями, и интерес внешний, прикладной, утилитарный, по мотиву инструментального использования этих достижений для самоусиления – в целях, в конечном счете, увеличения своей сопротивляемости той же Европе. Трудно точно измерить соотношение этих двух мотиваций, но эту двойственность надо иметь всегда в поле зрения. Вынужденная стать ученицей Европы, Россия, пусть и увлекаясь в той или иной мере Европой, не становилась слепой ее подражательницей. Больше того: она могла помышлять о времени, когда, побивая Европу ее же оружием, в силах она будет повернуться к ней спиной. Еще больше. Она могла помышлять и о том, чтобы повелительно сказать Европе некогда и свое слово…». «…С Западом, пока он оставался церковно-средневековым,…Русь оставалась на равной ноге, будучи в силах отразить натиск… Церковный Запад не был страшен России (лично я с этим не согласен – св.-к Сергий Карамышев). Таким стал Запад расцерковленный, облекшийся в образ мощных национально-государственных образований. Не «крест», обращенный против «схизматиков», нес на своих знаменах новый Запад. Светское могущество устремлялось на восток, способное с каждым поколением повышать ударность своей агрессии… Реформы Петра были актом самосохранения не от унижения, а от уничтожения европейской агрессией». Чтобы разговаривать с Западом на равных, потребовалось перенапряжение сил России. Отсюда – увеличение налогового бремени, в том числе и на церковную собственность, отнятие в пользу государства некоторых статей доходов и церковных имуществ. Если бы все это производилось в целях личного обогащения Царя, он заслуживал бы анафемы. Но в действительности поборы вызваны были острой государственной необходимостью, почему, например, тот же свт. Митрофан Воронежский жертвовал Царю крупные суммы денег на устроение военного флота. Поддержка Царя со стороны святого человека не только словом, но и делом, говорит о том, что Царь был в данном случае прав. Однако он был неправ в своем увлечении заимствовать у протестантов государственно-правовое устройство. Перенимая эти плоды чужой культуры, он приносил в Россию взрастивший их дух. Поэтому мы должны констатировать факт искажения государственно-правового и церковного устройства при Петре I, что внесло разлад в русскую духовную жизнь. Но искажение не одно и то же, что гибель. Хотя, по примеру протестантских законодательств, Император объявлялся главою Церкви, в реальности ни один из русских Царей не дерзал покушаться на ее священные догматы, да и не мог быть Царем, не исповедуя православной веры. Церковный закон оказался здесь de facto сильнее государственного. Наконец, Петр I был венчан на царство, разумеется, произнося при этом Символ Православной Веры и давая обет соблюдать в неповрежденности догматы Святой Церкви. При вступлении на престол он заявил о верховенстве над ним Закона Божия, и уже поэтому он не деспот и не абсолютный монарх, но самодержец милостью Божией. Царь Иоанн Грозный, открывая Стоглавый Собор, заявил иерархам: «Если я буду вам сопротивен, вопреки божественных правил, вы о том не молчите, воспретите мне без всякого страха, да жива будет душа моя…». Это ни что иное, как исповедание принципа симфонии. Начала, звучащие в симонии, должны быть взаимопроникающими. Вот другая ипостась того же принципа симфонии. Царь Петр, вводя синодальное управление в Церкви, обосновывал свое стремление следующим мотивом: «…по долгу богоданныя нам власти, попечениями о исправлении народа нашего и прочих подданных нам государств, посмотря и на духовный чин и видя в нем много нестроения и великую в делах его скудость, не суетный по совести нашей возымели мы страх да не явимся неблагодарны Вышнему, аще толикая от Него получив благопоспешества в исправлении как воинскаго, так и гражданскаго чина, пренебрежем исправление чина духовнаго. И когда нелицемерный Он Судия воспросит от нас ответа о толиком нам от Него врученном приставлении, да не будем безответны». Устройство Синода не являло собою для Церкви ничего принципиально нового, ибо Синод как постоянно действующий орган существовал в Византийской Империи. Архиепископ Филарет Гумилевский пишет: «Святейший Синод, по составу своему, то же, что законный церковный Собор, в котором избранные духовные лица занимаются делами Церкви. Светские наименования духовным лицам Синода, данные на первое время, президент, вице-президенты, советники и асессоры, скоро ( в 1726 г.) заменены более приличными именами – первоприсутствующего, членов Синода и присутствующих в Синоде». ( «История Русской Церкви»). И даже в должности обер-прокурора не было ничего принципиально нового. Об этом пишет тот же архиепископ Филарет: «Как на Вселенских Соборах, так и на частных греческих и русских, если не присутствовал сам Царь, присутствовал уполномоченный его: точно так же в Синоде положено присутствовать обер-прокурору, с обязанностью входить в сношения с гражданским начальством о делах Церкви, по определениям Синода, и с правом подавать отрицательный отзыв, когда бы решения Синода, в каком бы то ни было отношении, могли казаться несогласными с положением государства». Итак, что мы имеем в итоге? Петр I был неправ, объявив Императора главою Церкви (так же, как неправы те, что называют Патриарха главою Церкви, ибо глава Церкви – Христос, а Патриарх – предстоятель). Однако фактически дальше этой декларации дело не пошло – потому что русский государственный строй, несмотря на все реформы, оставался самодержавным с главенством закона Божия, это и было впоследствии зафиксировано в Основных законах Российской Империи. Петр I был неправ в некоторых своих распоряжениях по частным поводам. Так был издан указ, нарушавший тайну исповеди, именно, повелевавший священникам доносить о крамоле, даже если они услышат о ней во время таинства. Однако нам неизвестно, насколько этот нелепый указ был применяем на практике. Петр I был неправ, отменив пост в войсках, не столько даже своим распоряжением, сколько тем, что взял на него благословение у Вселенского Патриарха, а не у русских епископов. Эта неправота была не настолько масштабна, чтобы нарушить строй жизни Русской Церкви. И вместе он был глубоко прав в наведении порядка в государственном управлении, в укреплении основ самодержавия вопреки поползновениям в сторону боярского самоуправства, был прав в обезпечении высокого международного статуса России, что не могло не отразиться и на статусе Русской Православной Церкви. Церковные либералы любят указывать на «сучец» в глазу основателя Российской Империи, на грехи его юности, при этом мало заботясь о том, что будут судимы от Бога тем же образом, каким сами судят. Сказано в Писании: «в чем застану, в том и сужу». В чем же застал Господь Петра? В том, что он во время наводнения спасал жизни своих подданных, при этом не щадя собственной. В том, что лежа на смертном одре, просил об исповеди и причастии, чего и сподобился. Дай Бог каждому такой кончины. На вопрос: был ли имперский период русской истории «пленением» Церкви, лучше всего отвечают цифры. При Петре I население России составляло около 20 млн., среди них 15 млн. православных. В конце синодальной эпохи, по переписи 1915 г., население Империи достигло 180 млн., православных – 115 млн. При либеральном правлении – картина диаметрально противоположная. Отсюда напрашивается следующий вывод: день основания Российской Империи не только русский национальный и государственный, но и церковный праздник.