Совершеено иррациональная любовь некоторых «патриотов» к этому персонажу большевицкой этнической оккупации России весьма напоминает так называемый стокгольмский синдром. Это когда жертвы преступлений террористов начинают их защишать и оправдывать.
Это не касается лиц не русской национальности. Для них массовая гибель русских в период условно называемый «совецкий» не причиняет никаких страданий. Ибо русские для них никто и звать их никак.
А вот, что касается этнических русских, поклоняющихся идолу этнического большевизма — то объяснить это возможно либо указанным выше синдромом, либо банальным не знанием фактов собственной истории, что также не простительно.
Ниже мы публикуем статью доктора исторических наук Сергея Владимировича Волкова. Надеемся, что эта статья хоть немного развернёт любителей ссср к истине и к России.
«О безумствах и рациональности
В общественном сознании массовые репрессии конца 30-х выглядят часто (и подаются во многих публикациях) как некоторое безумное поветрие, типа «охоты на ведьм» в ренессансной Европе. По форме оно, может, так и выглядело: взаимные доносы, безумные обвинения, признания в невозможных преступлениях и т.д. (у Ю.Слезкина в «Доме правительства» есть очень красноречивые параллели). Но в отличие от мистических безумств XVI в. тут все было вполне рационально, во всяком случае на «номенклатурном» уровне (репрессии против однопартийцев и «простых» — абсолютно самостоятельные и не связанные друг с другом процессы, развивавшиеся хотя и параллельно, но каждый по отдельной логике).
«Наверху» никто благодаря случайному доносу не погиб, все жертвы были известны и намечались у уничтожению заранее (хотя и по несколько разным основаниям). Знакомство с биографиями репрессированных однозначно свидетельствует о том, что «невинных» (с известной точки зрения) среди них практически не было. Все они в прошлом так или иначе имели отношение к внутрипартийной оппозиции (принадлежали к окружению сталинских соперников, голосовали некогда за оппозиционные резолюции, были друзьями и родственниками таких лиц). Другим основанием (касающимся преимущественно «силовиков») было подозрение в недостаточной лояльности – опять же на основании не случайного «сигнала» сослуживца, а мнения (в большинстве случаев вполне объективного), уже существующего о них у высшего руководства. Сталин никогда не трогал людей, в чьей преданности был совершенно уверен.
«Внизу», разумеется, вполне случайные жертвы имели место (особенно при необходимости местных властей выполнить установленные им «лимиты»). Но и здесь абсолютно превалировало рациональное начало. Если «наверху» уничтожались противники господствующей фракции коммунистического режима, то «внизу» — бывшие и потенциальные противники самого этого режима как такового: одни — по своему прошлому, независимо от нынешнего поведения, другие по малейшему проявлению оппозиционности (другое дело, что уровень ее мог быть столь ничтожен, что ни в одной нормальной стране никак наказуем быть не мог). Здесь, «внизу» (в отличие от «верхних» репрессий) имело место как бы позднее издание «красного террора» 1917-1922.
При этом существовал ряд предпочтительных категорий: таких, как раскулаченные, бывшие белые, участники в прошлом различных выступлений и политических партий, иностранцы и имевшие связи с заграницей, «бывшие» как таковые и лица, репрессировавшиеся в 20-х — начале 30-х. Причем в преддверии «окончательного решения вопроса» в отношении лиц этих категорий репрессии тоже готовились заранее с составлением соответствующих списков.
Помимо списков состоявших когда-либо на «особом учете» бывших белых или бывших чинов полиции (вплоть до рядовых и машинисток), которые известны в печатном виде, составлялись и списки тех, кто ранее репрессировался, но отделался заключением или ссылкой или был «лишенцем». И вот тут прослеживается железная тенденция: сидельцы 20-х – начала 30-х были первыми кандидатами на расстрел в конце 30-х (не успевших отбыть срок брали прямо из лагерей).
Характерным примером служит, например, составленный в 1937 г. документ под названием «Список обвиняемых, проходящих по делу военно-офицерской к-р организации «Весна»; печатно он, кажется, не издавался, но был размножен в нескольких экземплярах (речь идет об известном процессе 1930-1931 гг., но охватывает список только основное дело, без многочисленных ответвлений в виде «корпоративных» дел: «константиновцев», «каспийцев», «преображенцев» и др.
Списком охвачено 3,5 тыс.человек, из которых в свое время было расстреляно около 600 (примерно 17%), а остальные получили различные сроки заключения (1622 чел.), ссылку в Северный край и Казахстан (466 чел.) или отделались более легкими наказаниями. Это довольно типично для процессов тех лет. Но вот те, кто остался в живых, неизменно встречаются (по самым разным обвинениям и не связанным друг с другом делам) в списках жертв 1937-1938.»